п. 3449 Песня-заклинание женщины, ожидающей любимого домой. Стк. 1–3 описывают примету или, вернее, магический акт, чтоб вызвать свидание с возлюбленным, так как в антологии часто можно встретить песни, где возлюбленная кладет в изголовье возлюбленному свой рукав. Кладя свой рукав в ожидании возлюбленного, она здесь как бы загадывает о его приходе, заговаривая волны не вставать на пути и не мешать его благополучному возвращению из плавания.
Белотканый (сиротаэ-но) — постоянный эпитет к платью, рукавам, отражает особенности женской одежды тех времен; впоследствии стал употребляться просто для обозначения белого цвета. В те времена, судя по песням антологии, для женской одежды ” были характерны два цвета — белый и красный. Эти цвета и в современной Японии являются основными для женской одежды в старинных обрядовых земледельческих церемониях и играх. Верхняя часть одежды, в том числе рукава, белая, низ одежды в виде широкой складчатой юбки, надеваемой поверх платья, красного цвета. Такой вид часто имеют и жрицы японских синтоистских храмов, и “саотомэ” — “майские девушки” — главные действующие лица в обрядовой посадке риса в японских деревнях и по сие время.
п. 3450 Толкуется как песня женщины, живущей возле гавани. ОС считает, что песня построена на широко известном народном мотиве о любви двух юношей к одной девушке. Такой мотив представлен в ряде песен М., в частности, в кн. XVI.
п. 3451 Пелась, по-видимому, во время работы на поле. Провинция Ава обычно отмечается как родина проса.
п. 3452 ТЯ считает, что в песне поется о весеннем поле; особого скрытого смысла нет. ОС, наоборот, считает, что она имеет иносказательный смысл и сложена женщиной, которую разлюбили: пусть все будет так, как есть, можешь любить новую жену, но не покидай меня—таков смысл песни. В старой траве ОС видит намек на старую возлюбленную, а разговор о молодой траве — намек на новую. Песня отражает хозяйственный быт того времени, когда весной выжигали в поле траву. ОС приводит в своих комментариях еще две песни, связанные с выжиганием трав весной.
п. 3453 ТЯ полагает, что это песня пограничного стража, выражающая тоску о доме. О пограничных стражах см. кн. XX, комм. к п. 4321.
п. 3454 Мы относим эту песню к песням-заговорам. Характер заклинания особо подчеркивается двумя последними строками — непосредственным обращением к подстилке; по народным поверьям, во время отсутствия мужа в ней остается частица его души (ОС).
Конопля (аса) очень часто встречается в песнях антологии — по-видимому, она играла большую роль в хозяйственной жизни того времени и широко использовалась в быту. Здесь подстилка из конопли означает ткань из конопли.
п. 3455 Песня девушки, ожидающей своего возлюбленного. Распевалась, по-видимому, женской стороной хора. Поведение девушки толкуется по-разному. Некоторые комментаторы (ОС) считают, что девушка рвет верхушки деревьев, чтобы ветки не мешали ей видеть, когда придет милый. Другие считают, что это привычное движение руки, когда мнут что-либо в руках в ожидании кого-либо, так называемая “забава для рук” (тэсусаби). Есть также мнение (ТЯ), что девушка просто хочет сказать милому, пусть сорванные ею ветви завянут, но она все равно будет его ждать. Это толкование нам представляется более правильным, потому что сходная по мотиву песня из кн. XI (раздел анонимной поэзии) толкуется именно таким образом. Упоминание об иве заставляет думать о связи с весенними хороводами, так как из веток ивы плели венки, которые надевали на голову во время хороводов. И, возможно, девушка срывает ветки ивы для венка и обещает долго ждать.
п. 3457 Распевалась, по-видимому, женской половиной хора. Считается, что это песня жены, провожающей мужа в столищу служить в храме. По-видимому, здесь имеется в виду определенная трудовая повинность, которую несли в те времена японские земледельцы. Видимо, проводы возлюбленного на службу в столицу были обычными для быта восточных провинций. Этот же мотив имеет место в п. 3427. В своем толковании постоянного эпитета “утихисасу” — “указывающий день работ” — мы исходим из древнейших понятий, которые сохранились в обрядах современных японских деревень. “Ути” мы толкуем как производное от “уцу” “бить”, “обрабатывать (землю, поле)”; до сих пор “таути” значит “обработка поля” (та); “хи” “день”, отсюда “утихи” — сокр. от “таутихи” — значит “день обработки поля”, т. е. начала сельскохозяйственных работ. Устанавливать начало таких работ было правом родового старейшины, являвшегося одновременно и главным жрецом рода, а затем это право перешло к императору, совмещавшему роль верховного правителя и верховного жреца. Поэтому “утихисасу” и стало, как нам кажется, постоянным эпитетом сначала к слову “мия” “храм”, приобретшему также значение “дворец”, а затем к слову “мияко” “столица”, откуда впоследствии, с развитием государственности, стали исходить все указания, касающиеся начала сельскохозяйственных работ (см. А. Е. Г л у с к и н а, К изучению древнего стиля японской поэзии, — “Народы Азии и Африки”, М., 1967, № 3, стр. 100, 102).