Правда, несколько упали в цене банковские облигации китайского правительства, но финансовые биржи отнеслись к этому скорее благосклонно: торговавшим с Китаем бизнесменам понижение было на руку. Даже издававшиеся в Шанхае на английском языке газеты безжалостно сокращали первые заметки о революции, освобождая место для тех, кто писал про итальянские бомбардировки Триполи, про убийство в Новочеркасске князя Трубецкого, про болезнь девяностолетнего баварского регента Лютпольда, подхватившего на охоте простуду, или повествовал о «самой блестящей свадьбе года — между графом Перси и леди Гордон Леннокс, — состоявшейся в соборе Святого Петра на Итон-сквер».
Весь драматизм ситуации ощущался лишь в самом Пекине. Усилили охрану вокруг дворца наследника престола, улицы патрулировала императорская кавалерия. На маньчжур-скис семьи провинция открыла настоящую охоту, а женщины-маньчжурки, забыв про сложные шпильки для волос и туфли на высоком каблуке, срочно примеряли традиционные костюмы китаянок.
Во время этих событий Мао находился в Чанша, куда прибыл шестью месяцами раньше на крошечном речном суденышке из Сянтаня. С собой он привез рекомендательное письмо своего учителя, который помог ему убедить отца в необходимости продолжить обучение.
Еще до своего отъезда Мао слышал, что Чанша представляет собой «прекрасный город с множеством жителей, бесчисленными школами и великолепным дворцом губернатора». И все же вид, открывшийся с борта пароходика, неторопливо спускавшегося по течению реки, превзошел все его ожидания. «Прямо из воды поднималась сложенная из благородного серого кирпича высокая стена, имевшая у основания не менее 50 футов толщины». Она тянулась вдоль берега примерно на две мили, а на водной глади перед нею покачивались сотни джонок. Вглубь стена с высившимися пятнадцатиметровыми башнями уходила миль на восемь, окружая город наподобие средневековой крепости; ширина ее была достаточной для того, чтобы рядом могли проехать трос всадников. В каждом квартале стену прорезали массивные ворота, находившиеся под охраной полиции: темно-синие тюрбаны, короткие военного покроя плащи с красными воротниками и широкими рукавами, просторные хлопчатобумажные штаны, схваченные поясом. Вооружение стражей составляли копья, алебарды, трезубцы, двуручные мечи, а также кремневые и фитильные мушкеты.
Пространство внутри стены являло собой скопище крытых серой черепицей крыш, прорезанное подобными темным туннелям узенькими улочками, ведшими к центру города. В воздухе стоял смрад от нечистот. За лишенными окон стенами дворов крылись роскошные, утопавшие в цветах особняки с элегантной черного дерева мебелью и редчайшими, писанными на шелке свитками. Были в городе и два конфуцианских храма под желтой черепицей, с тиковыми колоннами, окруженные древними кипарисовыми деревьями.
Торговый район днем превращался в огромный, крытый бамбуковыми циновками рынок: владельцы убирали легкие ставни своих лавок, над которыми на черном лаковом фоне были золотом выписаны манящие надписи, и зазывали покупателей.
Ни машин, ни велосипедов, ни рикш жители не знали. Люди состоятельные передвигались в паланкинах, а единственным видом пассажирского и грузового транспорта являлись одноколесные тачки. С утра до позднего вечера по городу слышался пронзительный визг их несмазанных осей: к джонкам на реке везли уголь, соль, сурьму, опиум, шутихи для фейерверков, ситцы, хлопок, лекарственные травы. Носильщики тащили бамбуковые коромысла с ведрами, полными воды из Песчаного источника, что находился у Южных ворот. На все лады расхваливали свой товар мелкие торговцы, поднимая невообразимый шум деревянными трещотками и медными колокольчиками. Продавец засахаренных фруктов мерно бил в небольшой гонг и с тягучим хунаньским акцентом гундосил: «Мои сласти помогут глухому, заставят плясать хромого и вернут зубы старику». То и дело на глаза попадались темно-синие халаты даосских монахов или шафранные тоги буддистов. На уличных обочинах сидели нищие, слепцы и калеки, вымаливая у домовладельцев подаяние обещаниями держаться подальше от их собственности.
Когда на город опускались сумерки, лавки закрывались. Благочестивые хозяева били три низких поклона: небу, земле, человеку и возжигали благовонные свечи, дым которых должен был отпугнуть приблизившихся ночью к двери злых духов. Стража запирала городские ворота на тяжелый, под силу лишь троим, деревянный брус. Дворец губернатора и несколько расположенных на речном острове домов, где жили иноземные консулы, освещались электричеством. Во веем остальном городе ночная тьма разгонялась редкими масляными фонарями. После того как закрывали и ворота, соединявшие меж собой городские кварталы, на улицах можно было услышать лишь сухой звук бамбуковой колотушки, в которую время от времени бил бдительный стражник.
Поначалу Мао не очень-то верил в то, что сможет остаться в городе: «Я был слишком потрясен, пугала мысль: меня сюда не допустят, не стать мне студентом этой прославленной школы». Однако, к его удивлению, никаких проблем не возникло. Шесть месяцев, проведенные в стенах учебного заведения, дали Мао куда больше в плане политического самообразования, нежели в области академических наук.
Антиманьчжурские настроения начали вызревать в Чанша еще во время голодных бунтов, за год до прибытия туда Мао. Стены домов были заклеены листовками тайных обществ, звавших ханьское население встать на борьбу с маньчжурами: «Повяжите головы белыми платками, берите в руки мечи… Все восемнадцать провинций родины должны быть возвращены потомкам легендарного Шэнь Нуна[13]! Поднимайтесь гнать маньчжуров!»
Вскоре после приезда Мао по городу разнеслась весть об антиманьчжурском восстании в Кантоне. Его возглавил хунанец Хуан Син. В столкновениях с правительственными войсками погибли 72 человека. Мао прочитал об этом в местной газете «Миньли Бао» («Народная сила»), выступившей в поддержку восставших. Он впервые держал в руках настоящую газету и был поражен обилием в ней «вдохновляющего материала». Именно из нее Мао узнал о Сунь Ятсене и его обществе «Тунмэнхуэй», действовавшем в те годы из Японии. Осмыслив прочитанное, он решил написать листовку, ратующую за новое правительство, и предлагал Сунь Ятсена сделать президентом, Кан Ювэя — премьер-министром и Лян Цичао — министром иностранных дел. Позже Мао признался, что его толкнула к этому эмоциональность: двое последних были известны как убежденные конституционные монархисты и противники республиканского правительства. Однако само стремление к публичному выражению своих взглядов является достаточным свидетельством того, какие перемены произошли в молодом человеке после нескольких недель жизни в городе.
О том же, только еще более красноречиво, говорило и его отношение к косе. Учащиеся школы меж собой неоднократно посмеивались над одним из преподавателей, который во время пребывания в Японии отрезал свою косу, а теперь вынужден был носить накладную. Школьники прозвали его «дутый иностранец». Но очень скоро Мао и его приятель в знак протеста против маньчжуров сами избавились от косичек и втайне издевались над одноклассниками, обещавшими, однако так и не решившимися сделать то же. Подобное происходило и во многих школах Чанша и Учана, приводя в ужас стойких традиционалистов, видевших в косе родительское благословение. Отрезать косу значило нарушить законы сыновней почтительности, причем в отношении не только собственных предков, но и правящей маньчжурской династии.
В апреле произошли два события, которые укрепили многих влиятельных хунаньцев в симпатиях к революционерам. Как ответ на требование сделать первый шаг в сторону конституционной монархии императорский двор объявил о назначении кабинета министров. Но, к негодованию реформаторов, почти все вакансии оказались занятыми отпрысками знатных маньчжурских семей. К тому же стало известно, что правительство намерено национализировать железнодорожные компании, а затем, используя иностранные займы, развернуть строительство новых дорог. Эти планы были восприняты как «распродажа страны». Новости, вспоминал Мао, «взбудоражили в школе всех», и когда в мае иностранные правительства подтвердили предоставление займов, во многих учебных заведениях начались забастовки. Вместе с одноклассниками Мао бегал слушать зажигательные речи старших товарищей. Митинги проводились за городскими стенами, под открытым небом. «До сих пор помню, — писал он, — как один из выступавших сорвал с себя длинный халат и призвал брать в руки оружие, готовиться к борьбе». Повсюду развешивались листовки, ситуация в целом накалилась настолько, что Британия и Япония послали к берегам Китая свои канонерки. К началу лета относительное спокойствие удалось восстановить, но в стенах школы исподволь вызревали антиманьчжурские настроения. Под видом литературных вечеров реформисты на своих собраниях обсуждали близящееся падение династии. В соседней Сычуани между тем полным ходом шло настоящее восстание.
13
Один из первых мифологических правителей Китая. Согласно преданиям, научил людей земледелию и врачеванию. —