В пятницу 13 октября с прибывшим пароходом в Чанша пришли первые неясные вести об Учанском мятеже. Пассажиры рассказывали о столкновениях между армейскими частями, несмолкающей стрельбе, о солдатах, заменивших белыми нарукавными повязками маньчжурские знаки различия. Однако кто с кем сражался и на чьей стороне перевес, понять было невозможно. В 1911 году главный город провинции Хунань с окружающим миром связывала единственная телеграфная линия на Ханькоу, а в тот самый день связь, как назло, прервалась. Даже в губернаторском дворце не знали, что на самом деле происходит.
16 октября на провинциальные банки был осуществлен ряд нападений, отразить которые стало возможным лишь после того, как губернатор выслал на помощь хорошо вооруженные отряды полиции. Занятия в учебных заведениях отменили. Бертрам Джайлс, британский консул, сообщал в Пекин: «Новости весьма скудны, по городу ходят самые дикие слухи, и обстановка далеко не спокойная». Вечером в порту пришвартовался пароход из Ханькоу. Тысяча его пассажиров быстро разнесла по городу вести об успехах восставших. На следующий день, как отмечал консул, «в городских настроениях ощущалась явная перемена».
Прибывшие на борту парохода посланцы из Учана должны были подтолкнуть к выступлению войска Хунаньского гарнизона. Один из революционеров зашел и в школу, где учился Мао:
«С согласия директора он произнес яркую речь, после до которой в зале поднялись семь или восемь юношей, с гневом заклеймивших маньчжурских правителей и призвавших установить в стране республику. Присутствовавшие ловили каждое слово…»
Через несколько дней вдохновленный услышанным Мао вместе с группой однокашников решил отправиться в Ханькоу, чтобы примкнуть к восставшим. Товарищи помогали собирать деньги на билеты. Но стремительно развивавшиеся события опередили планы молодых людей.
В то время как революционеры пытались закрепить свой успех, губернатор принял ответные меры. 49-й и 50-й полки правительственных войск, куда успели просочиться агитаторы, передислоцировали в отдаленные районы провинции. Оставшимся в казармах у Восточных ворот шестистам военнослужащим приказали сдать все оружие, а отряды пользовавшейся доверием губернатора полиции получили значительное подкрепление.
Первая попытка революционеров захватить вечером в среду город изнутри потерпела неудачу. У Восточных ворот неизвестные подожгли в конюшнях сено, после чего послышались требования открыть ворота для проезда пожарных. Соблюдавшая нейтралитет полиция отказалась сделать это. Однако в общей суматохе военнослужащим удалось овладеть зданием арсенала, где хранилось изъятое у них оружие, и предпринятая ими в воскресное утро новая вылазка имела уже совершенно иные последствия. Вот что вспоминал о том дне Мао:
«Я отправился за городские стены к знакомому солдату, чтобы выпросить у него армейские ботинки. У ворот меня остановили стражники. Вокруг все кипело… улицы полны военных. К городу приближались силы мятежников, и кое-где уже начались схватки. Бой разгорелся прямо за городскими воротами… Но восстание уже вспыхнуло и внутри стен, ворота осаждали толпы людей. Я поднялся на пригорок и оттуда наблюдал за событиями до тех пор, пока над дворцом губернатора не поднялся в небо флаг династии Хань».
Эти строки, безусловно, волнуют душу. К сожалению, в них так мало правды, что у читателя может возникнуть вполне простительное сомнение: неужели Мао и в самом деле видел описываемое собственными глазами? В действительности не было ни мятежников, ни боя, ни восстания в городе. Городские ворота никто не осаждал. Вот что сухо написал консул Джайлс: «В половину десятого утра мне сообщили, что в город вошли войска, к которым присоединилось некоторое количество представителей революционных сил. Все они направились к дворцу губернатора… Придерживаясь нейтралитета, полиция отказалась открыть городские ворота, а охрана губернатора не оказала пришедшим никакого сопротивления. К двум часам пополудни город без единого выстрела перешел в руки революционеров, повсюду висели белые повстанческие флаги, улицы патрулировали солдаты с белыми повязками на рукавах. Охватившее всех утром волнение улеглось так же быстро, как и вспыхнуло».
Подобные расхождения лишний раз напоминают: опасно всецело полагаться на воспоминания очевидца событий, имевших место десятки лет назад. Однако не стоит и чрезмерно удивляться игре воображения: взволнованный юноша становился свидетелем переломных моментов в истории Китая; долгие годы спустя, уже став лидером страны, он вспоминал не столько то, что было, сколько свое видение происходившего.
Губернатору и его свите удалось бежать. А вот начальник полиции, которого солдаты обвинили в том, что по его приказу у них изъяли оружие, был обезглавлен у Восточных ворот. Нескольких офицеров казнили возле губернаторского дворца, так и оставив лежать на улице: тела — отдельно, головы — отдельно.
И в Учане, где вожди революционеров оказались неготовыми к разгрому мастерской Сунь У, и в Чанша, где их планы были сорваны контрмерами губернатора, основной действующей силой восставших являлись младшие офицеры и рядовой состав. Добившись победы, они оказались в тупике: кто будет возглавлять новый революционный порядок?
В Хубэе бригадный генерал Ли Юаньхун, первоначально выступавший против мятежа, неохотно согласился принять присягу в качестве военного губернатора. В тот же день он своим декретом изменил название страны: отныне она стала называться Китайской Республикой. Тогда Ли Юаньхун и не подозревал о том, что всего лишь через полгода он станет вице-президентом, а затем и главой государства.
В Чанша ситуация складывалась более запутанно. В первые же часы восстания военным губернатором был объявлен молодой вожак хунаньского отделения революционной группы «Вместе — вперед!» Цзяо Дафэн. Всю полноту гражданской власти получил Тань Янькай — один из лидеров местных реформаторов. Под дикие вопли прохожих Цзяо как мальчишка носился по улицам верхом на коне и завел немало знакомств в хунаньских тайных обществах.
Чтобы помочь военному губернатору консолидировать своих сторонников (и разделить сладкие плоды победы), руководитсли этих обществ прибыли в главный город провинции, методично превращая губернаторский дворец, по словам современника, «в подобие бандитского логова».
Но местная знать ждала от них вовсе не этого. Через четыре дня после восстания Джайлс сообщил в Пекин, что противоречия среди правящей группировки достигли той стадии, когда «рука тянется к пистолету или штыку». Послав преданные ему части на помощь восставшим в Учан, Цзяо совершил роковую ошибку. 31 октября неподалеку от Северных ворот попал в засаду и был обезглавлен его заместитель, после чего, как писал Джайлс, «в город ворвались солдаты, причем на пике одного из них торчала голова казненного. Они разыскали в губернаторском дворце Цзяо Дафэна и убили его». Двадцатипятилетний молодой человек пробыл в своей высокой должности всего девять дней.
Мао видел лежавшие на улице тела губернатора и его заместителя. Годы спустя он назовет их «неизбежными жертвами революции. Они вовсе не являлись плохими людьми и преследовали вполне революционные цели, а убитыми оказались потому, что были из бедняков и представляли интересы угнетенных. Землевладельцев и торговцев они явно не устраивали». На деле же все было далеко не так просто. Цзяо слишком недолго пробыл у власти, чтобы в городе сложилось хоть какое-то представление о политике, которой собирался придерживаться губернатор. При этом провинциальная элита видела в нем, безусловно, угрозу своему существованию. Принявший в тот же день присягу в качестве губернатора Тань Янькай, академик от литературы и выходец из знатного семейства, был, по сути, членом той же элиты.