Политическую интуицию Мао беспокоили и другие обстоятельства. После того как Линь Бяо был официально объявлен его преемником, сдержанные маршалы НОА почувствовали себя куда более уверенно и «исполнились осознанием собственной значимости», как заметил один из личных секретарей Председателя. «Они и ветры пускают с таким видом, будто подписывают императорский эдикт!» — гневно бросил Мао в узком кругу. В поездке по провинциям он был поражен, обнаружив, что повсюду его окружают военные. «Для чего нам столько солдат?» — недовольно бурчал Председатель. Ответ он, конечно, знал, ведь армия наводила порядок в стране по его личному указанию. Но в восторг его это не приводило.
Загадочными представлялись Мао и отношения Линь Бяо с Чэнь Бода — четвертым по рангу лицом в руководстве страны. Накануне 9-го съезда все бразды правления «группой по делам культурной революции» Чэнь передал Линю и его супруге Е Цюнь. Такое духовное родство вызывало в Председателе интуитивное недоверие.
Однако внешне оно никак не проявлялось. Вместо того чтобы отдать соответствующее указание, которое положило бы конец всяким спекуляциям, Председатель шел на поводу у своих сомнений. Это было его излюбленной манерой: поставить коллег в двусмысленное положение и наблюдать со стороны, как они будут из него выходить.
Линь продолжал упорствовать. В мае по его настоянию вопрос о верховном руководителе подняли еще раз, а через полтора месяца последовала новая попытка. Мао опять ответил отказом.
К этому времени проблема стала предметом ожесточенных споров между двумя группировками в Политбюро. В августе события приняли уже совсем неожиданный поворот. При поддержке Чэнь Бода У Фасянь предложил внести в конституцию пункт, где будет записано, что «труды товарища Мао Цзэдуна послужили делу творческого, гениального и всестороннего развития марксизма-ленинизма». Годом ранее Мао вычеркнул эти слова из проекта нового устава партии. Но сейчас У Фасянь заявил, что было бы несправедливо, злоупотребляя всем известной скромностью Председателя, принизить его гигантский вклад в теорию «вечно живого учения». Этот довод вынудил первоначально возражавших Кан Шэна и Чжан Чуньцяо сдаться, и на следующий день предложение прошло.
Мао держал свои соображения в секрете. Культ личности сыграл неоценимую роль в деле избавления страны от злокозненного Лю Шаоци, но какая от него польза теперь, после ухода недруга в мир иной? Для чего он Линь Бяо? В стремлении министра обороны подчеркнуть «гений» вождя, возвести его в титул главы государства вечно сомневающийся разум Мао увидел попытку вытеснить его наверх.
Определенные основания для подобного предположения имелись. С падением Лю Шаоци от плана сделать Мао Почетным Председателем партии пришлось отказаться. Идея превратить престарелого кукловода в символ китайской государственности не могла не притягивать Линь Бяо.
Заявить об этом прямо министр обороны не мог: зная Мао, он отдавал себе отчет в том, что такое предложение будет неизбежно предано анафеме. Однако неоднозначность поведения Председателя оставляла ему надежду: в конце концов вождь согласится. Чжоу Эньлай на практике неоднократно доказывал, что временами не стоит понимать слова Мао буквально, а действовать согласно велениям внутреннего голоса.
Преемнику не удалось понять одного: опыт ухода на «второй план» оказался для Председателя столь болезненным, что даже намек на его повторение был для Мао невыносим.
Заблуждение привело Линь Бяо к трагическому финалу.
23 августа 1970 года министр обороны сделал доклад на пленуме ЦК, который собрался в Лушани — там же, где одиннадцатью годами ранее закатилась звезда его предшественника Пэн Дэхуая.
Еще накануне Мао одобрил основные положения этого доклада, в том числе довольно сдержанные похвалы в адрес величия Председателя и предложение отразить его уникальные заслуги в конституции страны. По поводу многократно повторявшегося в выступлении Линя слова «гений» он не проявил и тени неудовольствия. С согласия Мао текст доклада стал рабочим документом пленума.
На следующий день в ходе группового обсуждения это слово друг за другом повторили все сторонники Линь Бяо.
Выступление Чэнь Бода произвело впечатление разорвавшейся бомбы. Он с негодованием обрушился на «отдельных товарищей, возражавших против употребления термина «гений» с тайной целью опорочить идеи Мао Цзэдуна — руководящую идеологию нашей нации». Когда аудитория потребовала назвать имена, Чэнь заявил, что имел в виду прежде всего Чжан Чуньцяо.
Брошенное четвертым в партии человеком обвинение звучало весьма серьезно. Фразы, последовавшие за ним, подлили в огонь новую порцию масла. Оказывается, «пробравшихся в партию контрреволюционеров приводит в восторг мысль о том, что товарищ Мао может отказаться от поста главы государства». Слова Чэня вызвали взрыв возмущения. Группа, в составе которой проходило обсуждение, подготовила проект письма Председателю с просьбой принять на себя высшие обязанности и отдать пост заместителя Линь Бяо. В письме содержалось явно указывавшее на Чжан Чуньцяо предостережение относительно «мошенников с партийным билетом в кармане». Примеру группы Чэнь Бода последовали другие.
В целом происшедшее вполне можно было назвать «придворной склокой»; Цзян Цин позже отзывалась о нем как о «литературоведческом споре».
Но Мао воспринял дискуссию по-иному. Стремясь подтолкнуть замысел Линь Бяо к скорейшему осуществлению, Чэнь Бода нанес удар не только по ближайшему союзнику супруги Председателя, но и по человеку, которого сам Мао рассматривал в качестве одного из столпов своего политического лагеря.
Вечером 25 августа Мао созвал расширенное заседание Постоянного Комитета Политбюро, на котором Чэнь Бода обвинялся в попытке нарушить единство партии. Обсуждение доклада должно быть прекращено. Продержав коллег в полугодовых сомнениях, Мао камня на камне не оставил от их надежд на то, что он когда-либо согласится стать верховным правителем. Чэнь, который верой и правдой служил Мао с 1937 года, должен понести ответственность за «предательский удар, попытку сорвать работу пленума и распространение грязных слухов и измышлений». По распоряжению Председателя его доставили в тюрьму Циньчэн, что в окрестностях Пекина. Два месяца спустя в ходе развернутой в КПК кампании он будет назван «антипартийным элементом, маскировавшимся под марксиста карьеристом и заговорщиком».
Е Цюнь и трос других сторонников Линь Бяо в Политбюро — У Фасянь, начальник службы тыла НОА Цю Хуэйцзо и политкомиссар ВМФ Ли Цзопэн — были вынуждены покаяться в совершенных ошибках перед Центральным Комитетом.
Сам Линь Бяо вышел из схватки невредимым.
Но вспыхнувшая в Лушани ссора укрепила в голове Мао те сомнения, которые позже свели на нет его былое расположение к преемнику. У Председателя не было ни малейшего желания наблюдать за тем, как второй раз рушатся самые сокровенные планы. Он остался верен себе и не дал Линя в обиду в надежде, что тот найдет способ исправить сложившуюся ситуацию. Теоретически такая возможность существовала. Министр обороны мог прийти к Мао, признать свою неосмотрительность и недальновидность, взвалить ответственность за выпады против Чжан Чуньцяо на Чэнь Бода. Так, во всяком случае, поступил бы Чжоу Эньлай.
Линь Бяо этого не сделал — то ли из излишней самоуверенности, то ли из духа царившего в высшем руководстве взаимного недоверия.
Это стало его второй ошибкой.
В октябре, когда Мао прочел объяснения, подготовленные Е Цюнь и тремя генералами для Центрального Комитета, его негативное отношение к подоплеке событий в Лушани укрепилось. Формально четверка признала собственные грехи, объяснив их «недостаточной компетентностью», но никак не обосновала подозрительную согласованность своих действий. В пометках на полях их признаний Председатель не скрывал раздражения. Е Цюнь, писал он, «отказалась выполнить мои распоряжения, но с готовностью заплясала под дудку Чэнь Бода»; У Фасянь проявил «полное отсутствие прямодушия и стойкости».