Поздним вечером созвали экстренное заседание Политбюро. На нем отсутствовали Дэн и его сторонники: Е Цзяньин, Ли Сяньнянь и командующий теперь уже Гуанчжоуским военным округом Сюй Шию. Мэр Пекина У Дэ обвинил Дэна в провоцировании беспорядков. Обвинение беспочвенное, однако оно отражало настроения большинства: подобные симпатии к Чжоу и его политике неизбежно вели к усилению позиций Дэн Сяопина, а это было недопустимо.
Заседание признало демонстрации «реакционными» и посчитало необходимым убрать с площади все венки. Заручившись одобрением Мао, городские власти за ночь успели очистить Тяньаньмэнь.
Наутро у ступеней здания Всекитайского собрания народных представителей собралась недовольная толпа из десятков тысяч человек. Люди требовали вернуть венки к монументу. Во второй половине дня настроения толпы стали еще более беспокойными. Митингующие перевернули автобус милиции и подожгли несколько джипов. В половине седьмого вечера У Дэ через громкоговорители обратился к толпе с призывом разойтись. Многие ушли, но около тысячи упрямцев все же остались на площади. Через три часа фонари уличного освещения погасли, под звуки военного марша к зданию Всекитайского собрания направились отряды милиции и войск Пекинского гарнизона. В эту ночь арестовали примерно семьсот человек.
Политбюро собралось вновь и пришло к выводу, что ответственность за «контрреволюционное выступление» должен нести Дэн Сяопин.
Двумя днями позже объявил свою волю и Мао.
Беспорядки на Тяньаньмэнь Председатель расценил как «новую выходку реакционеров». Снятому со всех постов Дэну он оставил партийный билет — чтобы посмотреть, «как он будет себя вести». Мао до сих пор лелеял надежду на то, что Дэна еще было можно использовать, что он одумается. К этому времени Дэн Сяопин уже находился в Кантоне, под надежной защитой Сюй Шию. Там он в безопасности пробыл до осени, несмотря на активные попытки радикалов свести счеты со старым врагом.
Хуа Гофэн официально занял пост Премьера Госсовета и стал первым заместителем Председателя партии. Мао принял окончательное решение: Хуа — его четвертый и уже последний преемник.
Прошло три недели, и 30 апреля 1976 года Председатель дрожащей рукой вывел шесть иероглифов своего политического завещания: «Ни баньши, во фанейнь» — «Если дело в твоих руках, я спокоен».
Следующие четыре месяца он провел в мучительном ожидании смерти.
12 мая после краткой встречи с премьер-министром Сингапура Ли Куан Ю у Мао случился инфаркт. После него он встал на ноги и через две недели нашел силы поговорить пару минут с пакистанским лидером Зульфикаром Али Бхутто. Выглядел Председатель изможденным, лицо его было безжизненно, глаза прикрыты. Он решил, что никаких встреч и приемов больше не будет. В конце июня на его сердце обрушился новый инфаркт, более тяжелый. 6 июля в возрасте восьмидесяти девяти лет умер Чжу Дэ. Тремя неделями позже в городе Таншань произошло землетрясение, в котором погибли более четверти миллиона человек. Подземный толчок докатился и до столицы. Из «кабинета, напоенного ароматом хризантем» Мао перевезли на больничную койку правительственной клиники, в Чжуннаньхае: ее сейсмоустойчивое здание должно было выдержать новый натиск стихии.
Летом, скорее всего в июне, Мао вызвал к себе Хуа Гофэна, Цзян Цин и несколько других членов Политбюро. Лежа в постели, он с трудом выговорил слова последнего завета:
«За свою жизнь я успел сделать две вещи. Прежде всего: я десятилетиями дрался с Чан Кайши и в конце концов загнал его на острова… Потом мы вошли в Пекин и заняли Запретный город. Мало кто не сочтет это достижением… Вторая вещь, которая мне удалась, вам хорошо известна. Это «культурная революция». У нес почти не осталось сторонников и полно противников. Но вопрос еще не закрыт. Ее наследие должно быть передано в руки следующих поколений. Как передать его? Если не выйдет мирным путем — тогда через смуту. Допустить здесь ошибку означает пролить реки крови. Только небу известно, как вы поступите».
Ощущая приближение смерти, Мао уже почти не сомневался в том, что делу «культурной революции» не суждено пережить его надолго. Сердце еще надеялось, но сохранившая ясность мышления голова знала: если что-то и будет спасено, то сущность великой идеи уйдет вместе с ним.
Самовлюбленная и бесчувственная Цзян Цин подтверждала его опасения.
Председателю всегда удавалось обуздывать непомерное честолюбие радикалов. Его основной соперник Дэн Сяопин ушел в глубокую тень. Е Цзяньин, ближайший сторонник Дэна, оставаясь министром обороны, фактически утратил повседневный контроль за работой Военного совета. Хуа Гофэн был достаточно гибок, чтобы за издержки поддержания непрочного баланса сил платила в основном старая гвардия.
Однако Цзян Цин и Чжан Чуньцяо, гордые сознанием силы и собственной значимости, были абсолютно не заинтересованы в создании какого бы то ни было тактического альянса. Цзян уже видела себя Председателем партии, «красной императрицей», подобной супруге Лю Бана — основателя династии Хань, занявшей после смерти мужа его престол. Чжан станет ее первым министром, а главой государства они сделают Ван Хунвэня. Хуа Гофэн, «обходительный мужчина из того же теста, что и Маленков», как презрительно отзывалась о нем Цзян Цин, был серьезной помехой для всех троих. В течение всего лета, когда Мао уже не мог знать, чем занята его жена, не говоря уже о том, чтобы хоть как-то ее контролировать, — Цзян Цин неустанно копала своему врагу глубокую яму.
Действия «красной императрицы» подтолкнули Хуа в объятия ее противников. В июле, после того как Цзян Цин пошла на него в открытую атаку на заседании Госсовета, Хуа Гофэн вместе с руководителем службы охраны Ван Дунсином уже обсуждал возможные пути избавления от злобной мегеры. Такой же разговор состоялся у Е Цзяньина с Не Жунчжэнем и группой высших армейских чиновников.
Независимо друг от друга они пришли к одному выводу: пока жив Мао, придется потерпеть.
2 сентября у Председателя произошел обширный инфаркт. Вечером 8-го числа члены Политбюро медленно прошли у постели Мао. Е Цзяньин уже приближался к двери, когда его вдруг окликнула Чжан Юйфэн. Глаза Председателя были широко открыты, он пытался что-то сказать, но из горла рвались лишь неясные хриплые звуки. Тремя часами позже, в первые минуты нового дня — 9 сентября — гордое сердце вздрогнуло. За пером кардиографа потянулась ровная линия.
Все закончилось.
ЭПИЛОГ
Переданная Пекинским радио весть потрясла страну. Души людей заполнили тяжелые предчувствия, не скорбь. Никаких эмоций, выплеснувшихся наружу в дни прощания с Чжоу Эньлаем. Смерть титана не вызывала ощущения потери.
Но история нечасто прячет все узлы своей тонкой вышивки вовнутрь. Кое-что Мао так и не успел довести до конца.
В ночь на среду 6 октября, ровно через четыре недели после смерти Председателя, Хуа Гофэн пригласил Ван Хунвэня, Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюаня на заседание Политбюро.
Первым появился Ван Хунвэнь. Ступив в зал здания Всекитайского собрания народных представителей, он увидел за столом Хуа Гофэна и Е Цзяньина. В этот момент из-за широкого занавеса к вошедшему приблизились подчиненные Ван Дунсина и под руки подвели его к столу. Хуа зачитал краткий текст: «В бессмысленной попытке подчинить себе партию и захватить власть… вы явились одним из организаторов антипартийного и антисоциалистического заговора, совершив тем самым тяжкое преступление. Центр постановил, что до завершения детального расследования вы будете находиться под стражей».
Та же процедура ожидала Чжан Чуньцяо и Яо Вэньюаня. Часом позже в Чжуннаньхас арестовали Цзян Цин. Впоследствии ходили слухи о том, что, когда «императрицу» вели к двери, один из прислуживавших по дому мужчин плюнул ей в лицо.
Никто из четверых не пытался оказать сопротивления. Аресты не вызвали никаких беспорядков. Через месяц после ухода Мао великий эксперимент был завершен.
Ощущение чего-то подобного Председатель испытывал в начале 60-х годов, когда у него появились первые сомнения в преданности Лю Шаоци. Однако в то время Мао еще был полон уверенности: несмотря на любые препоны, триумф дела коммунизма неизбежен. «Если поколение наших детей пойдет за ревизионистами, — сказал он Центральному Комитету, — и, сохраняя видимость социализма, начнет строить капитализм, то тогда наши внуки поднимутся, чтобы свергнуть своих отцов. В противном случае массы их не простят». Через четыре года, летом 1966 года, Мао был уже не столь оптимистичен. Если к власти после его смерти придут «правые», писал Председатель, то «скорее всего» их режим окажется недолговечным: «Прикрываясь моими словами, «праваки» смогут на какое-то время подчинить себе общество, но «леваки» при помощи того же оружия свергнут их». В последние годы жизни и эта вера покинула Мао.