— Я выполнил своё обещание, хан, — с почтением склонил голову Лис, — достал тебе ключ.
Марушка перевела взгляд на того, кто сидел перед нею. Средь остальных, таких же чернокосых и темноглазых, сновавших меж шатров с мечами и луками, выделялся и расшитыми одеждами, и мощной статью. От одного его взгляда хотелось просочиться сквозь землю! Сухой старичок по правую руку быстро зашептал хану на ухо, пока тот, не повернув даже головы в его сторону, рассматривал Марушку. Наконец, старик замолк и принялся сосредоточенно распутывать бусины в бороде.
Хан поглядел на Лиса и взмахнул рукой, требуя покинуть шатер.
— Надеюсь, ты сдержишь свое слово, — сквозь зубы процедил Лис, не сдвинувшись с места.
Хан, не дождавшись, пока старик нашепчет ему слова, снял с пояса мешочек и бросил на стол. Лис сцапал его, взвесил на ладони и направился и выходу:
— И остальное тоже… — бросил он старику через плечо. — Переведи ему: остальное, как договаривались.
Вслед за ним покинули шатер воины у входа, и даже старец с козлиной бородой просеменил мимо, так и не передав Лисовых слов хану. В шатре Марушка осталась один на один с завоевателем. Тот поправил черные усы и наклонился вперед. Марушка затаила дыхание, едва сдерживаясь, чтобы не закричать.
— Чего хочет девочка? — помедлив, спросил хан.
Она промолчала.
— Хочет виноград? — предложил он, разглядывая её, и махнул рукой, указывая на накрытый стол: — Будет виноград. Хочет золота? Будет золото. Девочке нравятся лошади? У Избранника Великого Синего Неба много лошадей!
— Отпусти меня… — просипела Марушка, боясь пошевелиться. Ноги и руки у неё задеревенели.
— Девочка не хочет помогать?
Марушка покачала головой. Чего бы он ни предложил ей — она не согласится. Ни за что.
— Кровь — плоть души… Внутри девочки живет стихия. Её нужно освободить, и тогда река откроет дорогу. Девочка может отдать всего одну каплю, — продолжил он, не вставая с места, но и не сводя с Марушки взгляда, от чего сердце её рухнуло в пятки, — по своему желанию. И тогда просить, чего угодно.
Марушка заерзала — если не согласится, он наверняка отдаст приказ своим воинам, чтобы те выпотрошили её над обрывом. Но она не приблизит войну своим согласием ни на миг. Она больше не боится смерти.
— Нет, — хрипло рявкнула Марушка, и сама испугалась своего голоса.
Хан покачал головой, досадливо цокнул языком, но не сдался. Он поднялся, оказавшись даже выше, чем она могла себе представить. Подошел и, к вящему удивлению, развязал ей руки.
— Чем одарили девочку на том берегу?
Она потерла запястья, разгоняя кровь, провела рукой по подолу сарафана, уткнулась взглядом в червлёные сапожки.
— Что хорошего видела девочка там?
Марушка замялась. Нет, подарков было недостаточно, чтоб загладить вину за ночи, проведенные в заточении, за сбитые в кровь руки, за дни впроголодь… и за ложь, которой кормили её всё это время. И Роланд, и Лис, и Федора! Все они лгали, преследуя собственную выгоду…
— Зачем тебе спасать их, — хан кивнул в сторону, где расположился княжий град — Самбор, — ценой жизни?
Она молчала. Это Федора любила людей. Это огрызочек её души всегда заставлял возвращаться и врачевать — спасать тех, кто не нуждался во спасении, снося черную неблагодарность. Марушка тряхнула головой — хоть хан и говорил медленно и косно, всё равно получалось складно.
— Надо идти, — за шиворот, как обычно делал Роланд, хан её не потащил — дождался, пока сама встанет, — чтоб девочка увидела правду…
На негнущихся ногах она вышла из шатра. Воины пропустили её и даже не ринулись вслед, как стражники из дворца Радмилы. Марушка тоскливо подумала, что не сможет сбежать сейчас, хотя никто не препятствовал. Казалось, соберись с духом — да и петляй зайцем меж шатров… Вдруг не оскалятся псы, не догонит стрела? Но, повесив голову, Марушка брела за ханом. А тот подстраивался под её шаги, будто она была ему равной.
— Посмотри… — они миновали шатры и остановились у поля: — наши кони пасутся вольно… Обернись, — и Марушка повиновалась, — наши воины не вытаптывают землю. Пока это чужая земля, но мы уважаем её. Мы бережем её. Не жжем деревень, чтоб за ними не сгорели леса…
Это было сложно проверить, и она не поверила. Но вдруг поежилась, будто вновь почувствовав тяжелые ладони Роланда, сжавшие плечи: явер! Она чистила озерцо в Резных Петушках явером, как делает и ханово войско, стоит крови попасть воду…
Хан благодушно кивнул, будто заметил сомнение, терзавшее Марушку, и повёл её дальше.
Над обрывом, откуда открывался вид на княжий град, метались и кричали чайки. Марушка задержалась — чернокосый великан мог запросто столкнуть её в пенные волны, и дело с концом. Он не подгонял — терпеливо ждал, пока девочка подойдет и встанет рядом.
«Пусть только попробует, — расхрабрилась она, — ухвачусь за рукав и утащу за собой…»
С высоты обрыва другой берег предстал, как на ладони. Стоял самый засушливый месяц лета, и река внизу, что в другое время кипела и бурлила, теперь смирно ласкала разжиревшие берега. Бурые водоросли и ракушки пестрили на обнаженном песке — челну не проплыть, не увязнув брюхом. Марушка ахнула, и сжала руки у сердца — для войны не понадобятся плоты и лодки… Только много, много явера, чтобы очистить воду от пролитой крови!
— У девочки есть выбор, — молвил хан. — Посмотри на них…
Марушка сощурилась, пересчитывая человечков на противоположном берегу. Нет, им не выстоять перед мощью бесчисленного войска хана! Слишком мало у княгини людей…
— Что видела девочка на другой стороне? — услышала она вопрос, на который не желала отвечать.
Марушка невольно вспомнила сожженную деревню. Вспомнила и убитую княжьими воинами вместо неё простодушную Грушу, которой отдала бусину. Но прежде — пьяный лес, в котором не слыхать было птичьего пения: лишенные жизни ради самоцветов, иссохшие деревья… Мёртвый лес.
Марушка дернулась — налетевший ветер всколыхнул подол её сарафана, разметал волосы. На той стороне сновали люди: быть может, те самые стражники из дворца, что предпочли не обращать внимания на мольбы запертой в башне девочки или те, кто пришел на хутор, чтоб по указу княгини сжечь его дотла и сравнять с землёй.
Марушка не слышала голосов, не могла разобрать лиц. Но нутром почувствовала, что её заметили — один из воинов, отделился от толпы. Сначала черной точечкой двинулся к берегу, потом вырос, и она уже могла рассмотреть, что шел он неровно, будто каждый шаг давался с великим трудом. Марушка глядела на воина, как зачарованная. Зачем идёт к ней? Ведь хановы стражи не дремлют — и легко пронзят его стрелой. Неужто не боится полечь прямо там, на берегу? Безрассудный глупец…
Нужно было за что-то зацепиться, чтобы прямо сейчас не протянуть хану руку, чтобы не отдать по доброй воле свою кровь — до последней капли. Марушка до боли сжала кулаки и впилась взглядом в фигурку на берегу. И когда княжий воин остановился у самой воды и поднял лицо, едва не шагнула навстречу. Пусть от солнца слезились глаза, пусть ветер трепал её волосы, мешая рассмотреть лицо, но она почему-то верила, что это Роланд. Никто другой не осмелился бы…
Воин на том берегу вскинул руку. Узнал. Да и как было не узнать? Марушка сжалась, обхватив себя руками. Неужели Федора не сказала, не объяснила, почему он привязался к ключу? Подарил хорошенькие сапоги, растратил все деньги из-за глупого желания спасать хворающих людей, ввязался в драку, чтобы достать тараканов для снадобья, а потом — обессиленную уносил её прочь, только бы не услышала, что старания не оценили. Роланд увёл ключ из-под носа у княгини, чтобы запереть на острове и… спасти. Неужели он не жалел о своем выборе? Поступи иначе — быть может, не пришлось бы вступать в неравный бой, схватку, заведомо обреченную на поражение.
Она хотела закричать, заставить его убраться — невыносимо было ощущать на себе взгляд… Наверняка, полный укора и презрения. Но воин не уходил и не опускал руки. И она ответила на приветствие. Потому что, кажется, поняла. Он жалел не о том, что не убил её. Он жалел её.