— Угу, — согласился майор и откусил от большого сочного помидора.
Они съели все, что выложил Виктор на брезент, и направились в лес. Толкунов повернул резко направо, и скоро разведчики спустились в неглубокий, но темный, с ручейком на дне, овраг.
Капитан выломал из орехового куста крепкую палку и раздвигал ею густые заросли, порой, как настоящий минер, тыкал заостренным концом в грунт. Майор шел метрах в пятнадцати от него, по другой стороне оврага.
Они прошли, наверное, с километр, овраг здесь поворачивал, начиналась довольно широкая поляна. Бобренок остановился на мгновение, ориентируясь, и тут Толкунову повезло. У самого дна оврага заметил на траве кучку свежей земли — она не могла оказаться здесь случайно (вообще ничего случайного в лесу, по глубокому убеждению капитана, не могло быть).
Толкунов опустился на колени.
— Есть что-нибудь? — спросил Бобренок.
Капитан только поднял предупреждающе руку, разглядывая землю. Осторожно снял верхний слой — земля была еще влажная, не успела просохнуть и рассыпаться. Итак, она оказалась здесь совсем недавно.
Толкунов внимательно огляделся вокруг, заметил слегка помятую траву и скошенный чем-то острым бурьян. Подошел, поднял кусок дерна, разгреб грунт и увидел шелк парашюта. Подозвал майора и показал закопанный парашют.
— Он выбирал землю пригоршнями и бросал в ручей, — пояснил, — немножко земли уронил. Если б не эта земля, никогда не нашли бы.
В тайнике лежал парашют, оставленный хромым, шелк был порван. Они приложили кусок, снятый с дуба, — все сходилось, и Бобренок подумал, что, наверное, самолет сбросил только одного парашютиста-шпиона, хорошо знающего местность.
Майор быстро сориентировался. Диверсант сделал небольшой крюк — метров триста или четыреста, — чтобы закопать парашют. Он решил поступить так — это сразу видно, — в горячке забыв о поврежденной ноге. Устроив тайник, поспешил в Жашковичи, но тут нога дала о себе знать. Перебинтовал ее, вышел на проселок и добрался до хаты Параски.
— Ну что, капитан, порядок?
Но Толкунов не склонен был разделять оптимизм Бобренка:
— Порядок будет, когда парашютиста поймаем.
— Дело техники.
— Не нравится мне все это.
— Почему же, есть след.
— От следа до дела... А здесь все как-то не по правилам. Когда это фрицы одного-единственного парашютиста сбрасывали?
— Но ведь Карий предупреждал — явно необычная операция.
— А если необычная, где подстраховка? Мог этот парашютист разбиться?
— Мог.
— И без рации. Как дать знать о себе?
— Рацию абверовцы могли оставить, — возразил Бобренок. — У той же Параски.
— Очень уж дальновидно, — сказал Толкунов не слишком уверенно. — Давай, пока не стемнело, еще немного походим.
Они прошли овраг до конца, обшарили все подходы к нему, но ничего не нашли. Двинулись в Жашковичи напрямик. Лес здесь был не очень густой, подлесок вытоптали жашковичские коровы — трава росла высокая и пастухам не было нужды далеко гонять стадо.
Скоро в просветах между деревьями увидели хаты, вышли на полянку и спрятались в орешнике. Дальше, к селу, тянулось лесное пожарище с пеньками и редкой порослью, лучшего места для отдыха не найти: все видно вокруг, и никто не мог подойти незамеченным.
Бобренок подложил под голову сумку, с наслаждением вытянул ноги.
— Как считаешь, если покурить?.. — спросил Толкунов.
Майору тоже очень хотелось курить. Конечно, этого не следовало бы делать — человек в лесу мог бы почувствовать дым.
— Давай, — согласился, — только осторожно.
Толкунов, ссутулившись, чиркнул зажигалкой, дал прикурить майору от своей папиросы; они прятали огоньки в ладонях и жадно затягивались — знали, что курить не придется всю ночь.
Потом легли голова к голове, замолкли, вслушиваясь в вечерние звуки засыпающего леса, и Бобренку показалось, что Толкунов задремал. Но капитан вдруг зашевелился, повернулся к Бобренку и прошептал:
— Война скоро кончится...
— Скоро, — согласился Бобренок радостно. — Вот Польшу пройдем, а там и Берлин! И конец нашим трудам... Демобилизуюсь.
— Ты что? — даже испугался капитан. — Ведь ты ас контрразведки, три ордена!.. Кто тебя отпустит?
— Что ордена... — вздохнул Бобренок, но сам почувствовал, что не очень искренен, поскольку не был безразличен к своим наградам — два ордена Красного Знамени и орден Отечественной войны II степени заслужил честно и законно гордился ими.
— Ордена — это признание, — возразил Толкунов убежденно. — Ты это всерьез — о демобилизации?