Бобренок видел, как их остановил патруль, но старшие лейтенанты уже не интересовали его: ясно видел, что блондин не общался с Олексюком.
Агент стоял теперь в самом центре базара, где торговали ношеными вещами. Рядом с ним инвалид на костылях продавал шляпу, обыкновенную черную шляпу с широкими полями. Надел ее на стриженую голову, чуть набок, наверное, считал, что это делает его элегантным, и выкрикивал громко:
— Кому довоенную шляпу? Дешево отдам! Кто хочет понравиться хорошеньким девушкам? Налетай!
Но никто не обращал внимания на призывы инвалида.
Олексюк все ходил по базару, наверняка ему уже опротивела толкотня и суета, несколько раз вопросительно взглядывал на майора, но тот качал головой: до десяти часов — а Горохов приказал Олексюку шататься по базару как раз с восьми до десяти — оставалось еще пятнадцать минут, и все могло еще случиться. Но не случилось. В десять Бобренок подал знак Олексюку, что можно уходить.
Сейчас агент не очень интересовал Бобренка — им займутся и доставят в комендатуру, — майор же должен был позвонить Карему.
Полковник сразу взял трубку, внимательно выслушал сообщение Бобренка и сказал коротко:
— Так я и знал. Они не придут. Четыре часа назад из леса вблизи Маневичей вышла в эфир неизвестная рация. Немедленно возвращайтесь.
«Виллис» стоял за углом. Толкунов уже сидел в нем — хмурый и недовольный, читал нравоучения Виктору, но тот уже привык к нотациям капитана, пропускал их мимо ушей, ироническая улыбка застыла на его губах. Узнав новости, Толкунов на минуту задумался.
— Они решили обойтись без Олексюка, — констатировал уверенно. — Пересидели где-нибудь в лесу или в деревне, сейчас связались с «Цеппелином» — дали знать, что приступают к выполнению задания.
— Ладно, — вздохнул Бобренок, — поехали к полковнику Карему.
У Карего уже сидело человек десять: розыскники и другие работники контрразведки — все, кто должен был принять участие в задержании вражеских агентов. Полковник хмурился — только что разговаривал с Рубцовым, генерал торопил его, правда, обещал прислать из фронтового резерва несколько розыскников. Но что значат четыре или пять человек?
Карий раздвинул шторки на карте, показал, откуда вышла в эфир рация. Места глухие, болота, одинокие лесные хутора, тут сам черт ногу сломит. Однако километрах в пяти от ориентировочного местопребывания радиста пролегала довольно оживленная дорога, и выходила она на шоссе, ведущее в Луцк.
— Вряд ли диверсанты остались в лесу, — говорил Карий спокойно, кажется, не волновался вовсе, но Бобренок, хорошо знавший полковника, представлял, какие чувства бушевали сейчас в его душе. — Знают или не знают, что мы взяли Олексюка, но догадываются, что рацию-то мы запеленговали. Возможно, оставили ее в тайнике, а сами вышли на дорогу. И может быть, именно в эти минуты двигаются по ней. Здесь у них есть свой выбор: можно и в Маневичи, и в Луцк, и в Сарны. Вполне возможно, что отлеживаются где-нибудь на хуторе, а может, у бандеровцев. Во всяком случае, мы должны взять под контроль все выходы из леса...
Полковник поставил перед розыскниками конкретные задачи.
Бобренок догадывался, что заподозренный им на базаре чернявый офицер не имеет никакого отношения к вражеской агентуре. И все же спросил о нем.
— Все в порядке, — успокоил его полковник. — Старший лейтенант Удальцов — его личность мы установили сразу, — интендант запасного полка.
10
Весь день они прятались на опушке леса невдалеке от Квасова. Набрели на густые заросли шиповника, куда сам черт побоялся бы сунуть нос, вытоптали место и отлежались после страшной ночи. Мучили жажда и голод, особенно жажда. Юрко уже собрался пойти поискать какой-нибудь лесной ручеек, но Муха не разрешил.
— Сиди здесь! — приказал и в подтверждение своих слов дотронулся до шмайсера. — Видишь, лес редкий... Жить надоело?!
С сотником нельзя было не согласиться, но солнце поднималось все выше, жара становилась нестерпимой, и Юрко ради кружки холодной воды готов был рискнуть жизнью.
— Терпи, — твердил сотник. — Думаешь, мне легче? И учти, до сих пор были цветочки.
Наконец солнце село за лесом, и стало немного легче. Юрко облизывал сухим языком спекшиеся губы, но сейчас хоть не припекало сверху и вечерний ветерок нес прохладу.
Они прошли через огороды, прямо по полегшей ботве картофеля, и уперлись в огороженный тыном двор. На дворе никого не было, слева стоял сарай, а между ним и домом виднелся колодец.