— А «муслик» кто такой?
— Мусульманин. Я уж не знаю, какую они разницу находят между ними, не все ли равно, кого расстрелять, если ни усташиков, ни мусликов они на дух не переносят, но тут эти двое чуть не подрались. Один вопит «Усташик!», другой — «Муслик!», а я под стволами ихних автоматов переминаюсь с ноги на ногу и боюсь слово вставить.
— Весело тебе там стоялось, я думаю!
— Не то слово! Потом решился все же, кричу: «Я рус», русский доброволец. Они так посмотрели на меня еще раз, странно очень посмотрели, потом рассмеялись и знаками показывают — пошли, мол, за нами. Все, думаю, хана — выведут во двор и шлепнут, как собаку. А потом, как в песне поется, — «и никто не узнает, где могилка моя».
— Да-а, дела…
— Но повели они меня не на расстрел. Это они, оказывается, так шутили — пугали меня. Привели в какую-то комнату, там мужик сидит, судя по всему — их командир. Тот давай меня расспрашивать, кто я такой. Он по-русски всего два слова знает, а я по-сербски — вообще ни слова. Разговор у нас забойный получился. Я наконец догадался, достаю из кармана записную книжку, показываю этому мужику номера телефонные, что мне тот братан в Минске еще надиктовал. А он у меня имя спрашивает. Я сказал, он начинает звонить по телефону, поговорил с кем-то, повесил трубку, повернулся снова ко мне и отрицательно головой качает — не знают, мол, тебя в Белграде, что ты врешь-то. Кто ты такой, говори правду?
— А в натуре, как доказать-то в такой ситуации, что ты не лысый?
— Ты слушай — самые корки начинаются. Только давай для бодрости еще по одной хряпнем.
— Не против.
— А тост у нас будет отличный, — Александр загадочно усмехнулся, — за нашу доблестную белорусскую противовоздушную оборону!
— ПВО здесь при чем? — непонимающе уставился на наемника Николай.
— Самое непосредственное отношение имеет. Ты слушай. Я, значит, снова этому командиру начинаю объяснять — мол, я белорус, приехал воевать за вас. Наемник. Доброволец. Волонтер. Все слова-синонимы вспомнил. И во время всех этих базаров вдруг случайно упомянул Минск.
— Минск?
— Вот он меня точно так переспросил: «Минск?» — и весь как-то насторожился. Я говорю — да, Минск. Я из Минска. Он что-то солдатам своим в коридор крикнул, и через минуту перед нами на столе уже лежала карта Европы. Он мне на нее кивает — покажи, мол, свой Минск, раз ты оттуда. Я, конечно, нашел Белоруссию, показал ему Минск — смотрю, он на глазах расцветает. Я еще раз говорю — «Белоруссия, Минск». На паспорт показываю — там же тоже написано, что я из Минской области. Тут — он ко мне бросается, обнимает, радуется чего-то. Солдаты его меня тоже уже чуть ли не на руках носят. Волокут тарелку борща горячего, кусок говядины огромный, даже самогонки бутыль раздобыли. А я ни черта не понимаю, что с ними вдруг стало, чего на них Минск так подействовал.
— А действительно, чего?
— Помнишь, наверное, наша доблестная ПВО шарик с американскими спортсменами-воздухоплавателями под Березой завалила?
— Да, — Коля действительно слышал что-то такое — как раз во время его переезда в Белоруссию.
— Так вот сербы были уверены, что Белоруссия и Лукашенко сделали это в знак солидарности с сербским народом в борьбе против американских санкций.
— Ты что, серьезно?
— Еще как серьезно! Меня из этой тюрьмы еще два дня не выпускали — уже, правда, не как заключенного, а как гостя. Все праздновали и праздновали единение белорусского и сербского народов в борьбе против мирового империализма.
— Вот это действительно корки! — Коля смущенно покачал головой — что-то ему не слишком нравилась такая репутация Белоруссии.
— Так что мой тост за ПВО ты понял?
— Понял.
Некоторое время они ели молча, и Самойленко успел в этот момент заказать еще бутылку коньяка — он надеялся на продолжение рассказа. Александра, по-видимому, он тоже вполне устраивал как внимательный и сопереживающий слушатель, поэтому тот вскоре заговорил снова:
— А хочешь, еще всякий смех порассказываю из моих приключений?
— Давай, конечно.
— Там из-за языка много забавных ситуаций возникает. Братья-славяне, а многое не так. Например, меня там задницей угощали — очень вкусно.
— Чем?
— Салат такой, — рассмеялся Александр. — Перец, зелень всякая и, главное, как можно больше чеснока. Называется по-ихнему задница.
— Серьезно?
— Я когда им объяснил, что такое задница по-нашему — они долго смеялись.
— Я думаю!
— Или еще. Меня уже отпустили, я приехал в добровольческий департамент местный, записали, оформили — все как положено. Спрашиваю про своего этого корешка — оказывается, он уже приехал и уехал, дальше, на войну. Опять не повезло — надо добираться в одиночку. А я ж первый раз, ничего там не знаю. Посадили меня в грузовик с сербскими солдатами, и покатили мы вместе в Боснию, к Сараево.
— Ты там был?
— Я много где был. Короче, слушай. Едем, они на меня косятся — что за тип, думают, в джинсах да кожаной куртке? А мне курить охота. Я начинаю у них спичку просить. «Спичка есть?» — спрашиваю. А они в ответ на меня совсем уж странно смотрят. Я им по-белорусски — «палщь, говорю, хочется». Вообще засмущались. Потом мне уже ребята наши объяснили, что я всю дорогу ругался — у них «спичка» — это ругательство, эквивалентное нашему «хрену». Ну, ты понял? И «палить» — тоже что-то в том же духе. Вот они на меня и смотрели, как на идиота, Этот рассказ уже не показался Коле столь интересным, а потому, наполнив рюмки в очередной раз, он спросил напрямую:
— Ну, а на войне ты чем занимался?
— Да разным.
— А все же?
— У нас там команда собралась — что-то типа группы быстрого реагирования, все бойцы бывшей Советской Армии. Спецзадания сербского командования выполняли.
— Ну например?
— Например, повадился в Сараево один англичанин приезжать. Он был представителем какой-то там международной организации пожарников, что ли, привозил в Сараево оборудование для пожарных команд, а также медикаменты всяческие. А сам он бывший то ли майор, то ли полковник спецназа. Крутой, короче, мужик. Несколько раз сербы обстреляли его команду, хотя они и действовали под флагом ООН их грузы шли по линии гуманитарной помощи. А тут пару его человек кончили. Ну, он один раз попросил ООН вступиться, второй… Видит — толку нету, так однажды вооружил своих ребят и как дал сербам прикурить! Человек шесть в бою уложил, восьмерых, что ли, ранил, да плюс ко всему подавил какую-то там важную огневую точку на каком-то холме.
— Молодец!
— Молодец-то молодец, конечно, только после этого ООН на него обиделась, прервав с ним все контакты, перестав оказывать ему свое содействие. А сербы, наоборот, взбеленились — ведь наделал он шухеру такого, как целый взвод или рота хорватов. Вот за это его и приговорили, а мы должны были приговор привести в исполнение.
— И как?
— Ушел через Сплит в Загреб, а потом резко улетел в свою Британию. Мы не успели достать… Короче, в таком вот духе операции.
— Ясно… — Коля тяжело вздохнул, не решаясь переходить к главному своему вопросу — ради которого он, собственно, и потратил столько времени на этот разговор. Но переходить все же нужно было, и как можно скорее — парень мог распрощаться с ним в любую минуту. — Слушай, Саша, ты только не удивляйся тому, что я тебе сейчас скажу, но сразу и не отказывайся от моего предложения. Хорошо?
— А что такое?
— Есть к тебе дело. Очень важное.
— Ну?
— Я на телевидении работаю.
— А чего сразу не сказал?
— У меня, поверь, есть на то свои причины — я не могу всем об этом говорить, потому что слишком много людей в этом городе мной недовольны.
— Допустим. И что?
— Я бы очень хотел, чтобы ты обо всем этом рассказал перед телекамерой, Александр задумался, взвешивая все «за» и «против», а Николай поспешил добавить несколько веских аргументов:
— Понимаешь, забойная у нас передача должна получиться. А если ты не хочешь, чтобы тебя узнали, мы посадим тебя спиной к камере и не будем снимать твое лицо. Даже голос твой можем запросто через компьютер пропустить, изменив тембр и интонации.