Единственным источником света являлось решетчатое окно сверху, собственно, оно же было и входом в «мешок», а также служило для подачи пищи единственный раз в сутки.
Часть дальней стены ближе к серому шершавому потолку была гладко отполирована и могла восприниматься в качестве зеркала. В «ледяном мешке» Гордасу надлежало провести ровно сто дней, в последний из которых Шалок старший введет курсанта в ряды армии Марионы с помощью простого, но болезненного ритуала.
Суть его сводилась к выжиганию на плече юноши отметки рода войск и одного из изречений Кодекса боли - на выбор испытуемого.
Как раз над текстом личной татуировки и мог поразмышлять Гордас ближайшие сотню дней, потому что все стены "мешка" снизу до верху были покрыты надписями, выцарапанными или выбитыми в камне. Впрочем, некоторые буквы уже осыпались и стерлись, а чтобы подновить их отшельнику полагался заостренный короткий штырь.
Первые дни своего заточения Гордас чувствовал нечто похожее на эйфорию. Он дошел до крайней точки своего длительного путешествия и не сомневался, что легко одолеет последний рубеж. Впрочем, Гордас не слишком задумывался о том, что именно ему предстоит пережить.
Он просто отдыхал, стараясь изгнать всякие рассуждения о будущем, ровно как и печальные воспоминания. Сейчас курсант находился в безопасном прохладном помещении, еда доставлялась ему по расписанию, заботы и тревоги о тяготах странствия миновали.
Однако после того, как тело восстановило силы, а измученный разум наконец-то сосредоточился на реальности, Гордасу внезапно открылся весь ужас его нынешнего положения. В какой-то момент времени вдруг резко захотелось на волю.
Живая душа рвалась немедленно выбраться из мрачного закутка на свежий воздух, и хотя в нем не испытывалось недостатка, помещение ощущалось сырым и затхлым. В дальнем углу камеры скапливалась влага, некоторые на стене буквы покрылись налетом сизой плесени.
Каждому по его заслугам
«Да, это верно», - рассудил Гордас, единственным своим инструментом очищая надпись от склизких наслоений. «Вот только кто может оценить эти самые заслуги, кто будет судить каждого из нас…».
Его неудержимо влекло к старым надписям, выбитым руками неведомых предшествеников, но он нарочно избегал концентрации на текстах слишком долго, все равно придется выучить их наизусть, некуда спешить.
Всем на свете правит сила и прав тот, кто силен умом или телом
У тебя есть одна мать и вечная невеста – земля, породившая тебя
Рожденный в другой земле может быть твоим врагом или рабом – сам определи его участь
Некоторые изречения вызывали сомнения, порой откровенно раздражали своим пафосом и казались фальшивкой. Другие заставляли задуматься.
Смерть – обман, боль-правда. Пока тебе больно, ты жив – чти свою боль, как награду бытия.
Есть люди – львы и люди- бараны, нельзя смешивать кровь жертвы и хищника, нельзя делить кров и постель с тем, кто ценит другую землю превыше твоей
Ты - часть народа, избранного свыше Создательницей, ты – ничто без своего народа
Посягнувший на женщину, будет предан самой суровой каре. Тело женщины - сосуд новой жизни, а душа ее прячется на самом дне и скрыта так глубоко, что о ней можно забыть.
* * *
Вскоре Гордас решил возобновить физические занятия. Молодое и крепкое тело требовало движения, к тому же после тренировок голова становилась ясной и настроение значительно улучшалось. Также он разработал собственные циклы упражнений, позволяющие максимально нагрузить и утомить мускулы, а это уже способствовало хорошему сну.
Гордас даже составил что-то вроде графика тренировок, а на свободном от надписей кусочке стены у самого пола начал отмечать зарубками дни своего заключения. Так продолжалось пару недель, но потом… потом…
Однажды утром он понял, что больше не хочет отжиматься и стоять на руках, опираясь на стену. Или это случилось вечером… Сквозь окошко темницы сверху падал ровный свет, который чуть приглушался на ночь, но был явно искусственного происхождения.
«Меня держат здесь как подопытного зверька, не пойму, то ли сами хотят чему-то научиться, наблюдая за мной, то ли хотят меня научить. А, может быть, и то и другое…».