В Версаль начали стекаться верные королю войска. Из разных частей королевства прибывали преданные монарху офицеры. 23 сентября в Версаль вступил Фландрский полк, которым командовал маркиз Люзиньян. Были усилены также соединения лейб-гвардейцев. В самой французской столице в сентябре появилось много вооруженных людей, не принадлежавших ни к национальной гвардии, ни к регулярным войскам; у некоторых были черные кокарды.
Все свидетельствовало о том, что королевский двор рассчитывает силою оружия переиграть в свою пользу игру.
В августе — сентябре 1789 года большинство французов еще не осознавало грозящей опасности. Большинство газет того времени — и буржуазно-либеральных и демократических — еще находилось во власти радужных настроений. Политические лидеры — главари победившей буржуазии или влиятельные политические журналисты — были еще упоены личными успехами, и обольщения собственных действительных или кажущихся триумфов заслоняли все ухудшавшееся политическое положение в стране.
В середине сентября 1789 года Оноре Мирабо в частном письме к своему другу Мовильону писал: «…в большей степени, чем какой-либо другой смертный, я принялся за создание, исправление и распространение революции, которая продвинет род человеческий дальше, чем какая-либо другая революция… Будьте здоровы, мой добрый и прекрасный друг, любите меня, любите свободу, любите своих друзей, любите человечество…»
Этот отрывок из письма очень красноречив: он показывает, в какой экзальтации, в каком самоупоении находился в это время Мирабо: личный успех и успех революции сливались для него воедино; он был искренне убежден, что сделал для революции «больше, чем какой-либо другой смертный»; поэтому с такой легкостью он заканчивал письмо таким смелым совмещением: «…любите меня… любите человечество».
Другой политический деятель — Камилл Демулен — писал в то же самое время, в середине сентября, по мысли примерно то же самое, что и Мирабо:
«Я внес свою долю для освобождения отечества, я создал себе имя, и я уже слышу, как говорят: «Появилось произведение Демулена…» Несколько женщин пригласили меня к себе, и Мерсье представит меня в двух-трех домах, где его просили об этом». И сразу же после этого наивного в своем мелком тщеславии хвастовства вчера еще безвестного бедного провинциала — то же головокружение от безудержной гиперболизации собственной роли: «Но ничто не может вновь повторить такие же счастливые минуты, как пережитые мною 12 июля, когда десять тысяч человек не только устроили мне овацию, но прямо задушили в объятиях и слезах. Может быть, я спас тогда Париж от гибели и нацию от позорнейшего рабства».
Есть существенные различия, конечно, между Мирабо и Демуленом: один был зрелым, многоопытным вождем господствующей партии либералов-конституционалистов, к каждому слову которого прислушивались в то время все Учредительное собрание, вся страна; второй был молодым, начинающим, но очень успешно дебютировавшим и сразу ставшим «модным» журналистом. Но как ни различны были их положения, их политический вес, знаменательно, что оба они, по-разному представлявшие политически влиятельные в то время круги, рассматривали мир через увеличительные стекла восторгов собственной славой и не замечали надвигавшихся на революционную Францию туч.
Справедливости ради надо признать, что тогда находились немногие — их можно было по пальцам перечесть — проницательные люди, которые были охвачены беспокойством.
Лустало в газете «Революсьон де Пари» писал 30 августа: «Вызванный хищническими спекуляциями голод, прекращение работ, застой в торговле, постоянные тревоги, тайные союзы наших врагов — все это нас удручает и страшит». Но даже прозорливый Лустало, чувствуя, что в стране неладно, был не в состоянии найти правильную политическую ориентацию. В той же статье 30 августа он с неподдельной тревогой передавал слухи о том, будто бы граф Мирабо подвергся нападению, ранен шпагою и пал жертвою своего патриотизма. Ему было невдомек, что в это время Мирабо уже не был в первых рядах сражавшихся и уже задумывался над тем, как бы обуздать революцию.
И вот в этот хор славословий, восторгов, шумных уверений в благостности всеобщего братства или ложных опасений за судьбу «народных кумиров» ворвался совсем иной голос, не похожий на все остальные — суровый, резкий и обличительный.
Человек, взявший на себя смелость выступать от имени народа, не побоялся разойтись и в мнениях, и в тоне, и в определении ближайших политических задач со своими собратьями по перу.
«О французы, народ свободный и легкомысленный, доколе же не будете вы предвидеть тех бед, которые вам угрожают, доколе же будете вы спать на краю пропасти?»
Так начинал Марат свое «Обращение к народу», напечатанное в одном из первых номеров «Друга народа», датированном 18 и 19 сентября 1789 года.
В простых и ясных словах Марат рисовал народу картину бедствий родины и предостерегал против угрожавших опасностей.
Народ одержал славную победу 14 июля, но два месяца спустя нет оснований все еще упиваться радостью. «Чему повсеместно рукоплещете вы от одного края королевства до другого?» — негодующе спрашивал он.
«У вас нет более тиранов, но вы испытываете еще последствия тирании; у вас нет более господ, но вы продолжаете страдать от угнетения; в ваших руках лишь призрак реальной власти, и вы дальше от счастья, чем когда-либо».
Марат не боится сказать народу жестокую правду, сбросить с его глаз пелену иллюзий. Он показывает народу истинное положение страны: мануфактуры закрыты, мастерские опустели, торговля прекратилась, финансы расстроены, «сами вы прозябаете в нищете». И дальше будет не лучше, а хуже, ибо бедственное положение страны является следствием злонамеренных действий врагов общества и беспечности, легкомыслия и доверчивости народа.
Речь Марата, обращенная к своим соотечественникам, не похожа на карканье ворона, предвещавшего беду. Она полна энергии, за этими суровыми словами чувствуется непреклонная воля, стремящаяся преодолеть косность народа и поднять его на борьбу против грозной опасности.
«Политическая машина никогда не приходит в движение без сильных сотрясений, подобно тому как воздух очищается не иначе, как в результате грозы. Соберемся же в общественных местах и обсудим средства для спасения государства».
Марат призывает народ к пробуждению, к действенному вмешательству в политическую борьбу.
Для чего? Для новой революции? Для разжигания гражданской войны? Отнюдь нет. Напротив, Марат предостерегает от ужасов гражданской войны, которую охотно бы развязал король.
Народ должен громко высказать свои требования, он должен бдительно следить за развитием событий, ибо те, кому он передоверил защиту своих интересов, — депутаты Национального собрания в первую очередь, а также члены муниципальных комитетов — не выполняют своего долга: не защищают интересов народа и потворствуют или тайно прислужничают коварным и злобным планам двора.
В дни, когда Национальное собрание было еще окружено ореолом лучезарной славы, когда большинство газет и политических деятелей представляло его живым воплощением всей нации, а его решения — голосом самого народа, Марат посмел осудить его политику и выразить недоверие многим его членам.
Конечно, Марат был далек от того, чтобы бросать обвинение всем депутатам Собрания; он славил тех депутатов, которые с воодушевлением служат интересам народа, и охотно воздавал им должное за их заслуги.
Но он решился, он посмел громко, на всю страну возвестить ту непреложную истину, которая, может быть, не доходила до сознания народа, что это Национальное собрание было избрано еще при старом режиме, на основе действовавших тогда феодальных положений, что его состав не представляет народа и не выражает его мнения и что из тысячи двухсот депутатов Национального собрания большая часть является слугами двора и врагами народа.
Марат не был ни догматиком, ни схоластом. Высказав вслух эту мысль, которая многим должна была показаться кощунством, он тут же предлагал и практические пути исцеления зла.
«Потребуем, чтобы сенат нации (то есть Национальное собрание. — А. М.) сам подверг себя чистке и чтобы его первый же декрет объявил лишенными права избираться в депутаты всех тех, кто пользуется какими-либо милостями со стороны двора или использует честь служения родине для извлечения выгоды… Если же сенат откажется очистить свои ряды, пусть те депутаты, которым невозможно больше доверять, лишатся полномочий своими избирателями, а на их место будут избраны действительно достойные люди!»