Марат исходит из убеждения, что только народ может спасти революцию и обновить и возродить свою родину. Народ часто не понимает ни этой своей задачи, ни своих возможностей. Марат считает, что его обязанность как Друга народа в том и состоит, чтобы пробудить сознание народа, вдохнуть в него веру в свои силы и поднять его на борьбу.
«Несчастный народ!.. Оплакивай же, оплакивай свою несчастную судьбу: ты вполне заслужишь весь ее ужас, если окажешься настолько трусливым, что не сумеешь прибегнуть к имеющемуся у тебя средству спасения — оно в твоих руках!»
Это спасение — в революционных действиях, в массовых выступлениях народа. Воля народа, подкрепленная силой оружия, — вот что является ведущей силой в революционном процессе. Марату чуждо какое бы то ни было преклонение перед формальной законностью. Поднимая народ на защиту революции, мобилизуя его против ее врагов, «Друг народа» выдвигает целую программу практических революционных мер: «чистку» Учредительного собрания, «чистку» парижского и провинциальных муниципалитетов от враждебных революции людей, созыв народных собраний и выдвижение народом новых, достойных представителей в обновленное Национальное собрание или в новый законодательный орган, который должен прийти на смену первому трусливому и недостойному Национальному собранию.
Вся эта программа, которую Марат настойчиво пропагандирует на страницах своей газеты, исполнена величайшего презрения и пренебрежения к формальной демократии, к «букве закона». Марат отнюдь не анархист, не враг государственности вообще. Он не раз доказывал, что государственная власть в руках патриотов способна принести немалое благо народу. Но он стремится убедить народ, что фетиши формальной законности не должны сковывать его инициативы, столь спасительной для свободы и Франции. Только народное восстание является для Марата истинной основой революционной Франции, подлинным источником свободы.
«Философия подготовила начала, благоприятствовала данной революции — это бесспорно. Но одних только описаний было недостаточно, необходимы были действия. Ведь чему обязаны мы своей свободой, как не народным мятежам?» В этих замечательных строках — весь Марат, революционер с ног до головы, человек, обладавший «мужеством беззакония», пользуясь выражением Энгельса.
К концу сентября заговор контрреволюционной партии, возглавляемой королевским двором, против мятежной столицы, против своевольничающего Национального собрания, против самой революции полностью созрел. Между Мецом и Версалем были расположены верные королевскому двору войска. В Версале разместился Фландрский полк, лейб-гвардейцы, Швейцарская гвардия. В предместьях Парижа сосредоточились надежные, преданные королю воинские части.
В сентябре Париж был наводнен многочисленными листовками контрреволюционного содержания. Народ Парижа пугали возмездием за ослушание, за неповиновение монаршей воле, за дерзновенные помыслы и действия. В кругах, близких к королю, среди офицерства из уст в уста передавали слух о создании «священного батальона». Так должен был называться отряд добровольцев, преданных всем сердцем королю, готовых ради него пойти на любой подвиг, на самое рискованное дело.
Были распространены также слухи о том, что королю предложат перевести Национальное собрание в провинцию, например в город Тур; с этого должно начаться его умертвление. Эти слухи, по-видимому, имели под собой определенную почву.
Партия аристократов, партия двора, поощряла лейб-гвардейцев, офицеров верных королю полков к открытым выступлениям против народа. Офицеры точили сабли о ступени домов. Они показывали пули и вызывающе восклицали: «Вот славный горох, он скоро поспеет!»
1 октября в Версале в театральном зале королевского дворца был устроен банкет для офицеров Фландрского полка.
В то время как трудовой люд Парижа испытывал величайшую нужду — ему не хватало хлеба, — этот банкет, которому вначале хотели придать внешне невинную форму, был проведен с давно невиданной роскошью. Большой стол был сервирован на 210 кувертов; прославленный в то время ресторатор Арму позаботился об изобилии яств и вин. На банкет собрались офицеры Фландрского полка, драгуны, лейб-гвардейцы, офицеры Швейцарской гвардии, представители высшей придворной знати. В середине обеда, проходившего в обстановке большого возбуждения, к офицерам явились королева и король. Королева Мария Антуанетта со своим сыном-дофином на руках медленно обходила столы, бросая одним одобряющие слова, другим — милостивые взгляды.
Появление королевской четы вызвало взрыв восторженных чувств. Оркестр исполнял популярную в те годы мелодию на слова «Ричард, мой король, все тебя покидают». И под звуки этой музыки, созвучной настроениям собравшихся, офицеры стали срывать трехцветные кокарды, заменяя их белыми кокардами — цветом Бурбонов. «Да здравствует белая кокарда — кокарда верноподданных душ!» — этот возглас раздавался то здесь, то там в бушевавшем собрании офицеров. Громко произносились угрозы Парижу, публично оскорблялось трехцветное знамя революции. И когда король и королева покинули банкет, собрание приняло еще более разнузданный характер открытой контрреволюционной манифестации.
Монархическая манифестация 1 октября была прямым вызовом революционному Парижу. Партия двора была настолько уверена в своих силах, что не считала более нужным скрывать свои намерения. Она бряцала оружием и грозила революционной столице.
Но был ли понят смысл этих контрреволюционных манифестаций французскими революционными демократами в те дни? Поняли ли они значение этих грозных приготовлений в Версале?
Париж народа, Париж плебейских предместий, ремесленников, рабочих, бедноты в эти осенние месяцы 1789 года голодал. Уже в сентябре в Париже наступили продовольственные затруднения. К концу месяца положение резко ухудшилось. С раннего утра женщины становились в очереди перед закрытыми дверьми булочных и хлебопекарен для того, чтобы дождаться в семь-восемь часов нескольких буханок хлеба, которые могли попасть в руки лишь немногих счастливиц. В Париже не было хлеба, не было других продуктов питания; и тогда как в особняках крупных буржуа и денежной знати, в великолепных ресторанах в кварталах Пале-Рояля, Сент-Оноре вино лилось рекой, шли оргии и пиршества, Париж Сен-Марсельского и Сент-Антуанского предместий испытывал бедствия тягчайшей нужды.
Уже в эти голодные дни в Париже возникла мысль о походе на Версаль. Кто первый бросил эту идею? Это трудно сказать. Современники свидетельствуют, что в очередях, перед запертыми дверьми хлебопекарен, женщины говорили: «Добудем короля, и будет хлеб».
Король в представлении простых людей Парижа все еще оставался добрым королем: «Наш добрый отец», — говорили о нем женщины. Если Париж не имел хлеба, то в этом повинен был не король, а его нерадивые слуги — министры, которые скрывали от короля правду. Мысль о том, чтобы обратиться к королю, дабы побудить его приехать в Париж, не имела антимонархического характера. Напротив, за ней скрывалось доверие к королю, которое еще не было поколеблено в эти первые месяцы революции.
Первым, кто отчетливо и ясно определил задачи, стоящие перед народом, кто сумел в должной мере оценить значение контрреволюционной манифестации 1 октября в Версале, был Марат.
«Друг народа» был первой из политических газет левого направления, которая привлекла внимание парижан к военным приготовлениям в Версале и сумела оценить их грозное значение.
Но что должен был делать революционный Париж перед лицом враждебных приготовлений Версаля?
Марат опубликовал на страницах своей газеты статью под названием «Известия о заговоре против родины». Здесь содержалось письмо, датированное 4 октября, в котором с негодованием сообщалось об оргии офицерства в Версале.