Но и у него терпение быстро кончилось.
— Хватит жалеть себя, Сириус! Сколько можно?!
Голос Джеймса опять прорезает оглушительную тишину. На этот раз друг, кажется, настроен решительно. Во взгляде больше нет убогой жалости, а в голосе сплошной вызов.
— Мерлин, ты уже на человека не похож, — продолжает он ругается. — Только посмотри на себя. Тебя скоро с Флетчером будут путать. У тебя рожа хуже, чем у него, заплыла.
Сириус устало проводит рукой по лицу, которое заросло щетиной.
Вот. Он вспомнил. Бланк не нравилось, когда у него хотя бы двухдневная щетина была.
Значит, он отрастит себе бороду. Ей назло.
— У тебя тут воняет, будто стая фестралов сдохла.
А Сириус давно привык к этому запаху. Хотя, наверное, так смердит от него самого. Сколько дней он уже не был в душе, трудно сказать.
— Тебе самому от себя не противно?!
— Противно, — глухо отзывается Сириус и делает попытку сесть на кровати.
— Она ушла, Сириус. Всё. Пора жить дальше.
Сириус не помнит, как рассказывал Джеймсу о том, что Бланк его бросила. Хотя он определенно кому-то изливал душу. Только вот — кому?
— Так же нельзя, — Джеймс протягивает ему руку и силой тянет на себя, поднимая его на ноги.
Сириус его совсем не слышит. Очередные нравоучения. Как же ему на всё это плевать. Он бы, наверное, даже не расстроился, если бы помер прямо посреди этой прогнившей и пропахшей комнаты.
Хотя нет, это было бы неприятно.
Ему хотелось бы умереть в бою. И заодно прихватить с собой как можно больше мерзких ублюдков, что прислуживают Волан-де-Морту.
Или же умереть в объятиях Бланк. Так было бы даже лучше.
Только она ушла и не вернется. И выбора особо у него нет.
Сириус в несколько больших глотков осушает бутылку с водой, которую принес Джеймс, и идет за другом.
— Мерлин, как ярко, — Сириус жмурится от тусклого-тусклого солнца, — невозможно.
— Пить меньше надо, — с осуждением говорит Джеймс, выходя вместе с ним на улицу. — Ты же не просыхал неделю. У Аберфорта все запасы подчистил.
— Чёрт, — тянет Сириус заплетающимся языком и шарит по карманам, — мне надо с ним расплатиться.
— Я уже расплатился. А тебе он просил передать, чтобы ты не появлялась до конца года, — усмехается Джеймс. — Да, кстати. Это тебе, — он достал из кармана и протянул ему небольшой помятый сверток.
— Что это? — безучастно поинтересовался Сириус, забирая сверток и разворачивая его.
— Аберфорт передал. Говорит, сова до тебя не достучалась — ты совсем невменяемый был. Поэтому он мне отдал. Был очень недоволен. Сказал, что это последний раз, когда он твои посылки передает.
Джеймс продолжал говорить и идти вперед, а Сириус остановился прямо посреди дороги. Из свертка на его ладонь выпал холодный металл. Змей, с шипами и крошечными изумрудами в глазницах и по хребту, который свернулся в кольцо и глотал собственный хвост.
Будто и не было этих дней, в которые он так отчаянно пытался забыться, в которые пытался хоть немного унять боль и ноющую тяжесть на сердце.
На него с новой силой нахлынули все эмоции, которые он старательно глушил.
Ушла. Она ушла от него. И прислала на память о себе свою чертову змею. Будто это может что-то изменить.
-… Бродяга? — Джеймс остановился, заметив отсутствие друга, и развернулся к нему.
— Только посмотри, что прислала мне! — прошипел он, метнув ненавистный взгляд в сторону Джеймса. — Свою гребаную змею!
Джеймс подошел к нему и взял змея из его руки, поднимая к глазам и с интересом разглядывая.
— И что мне с этим делать? — клокочущая злость внутри мешала ровно говорить, постоянно сбивая его речь. — Что она хотела этим сказать?!
Сердце в груди билось с такой силой, словно пойманная птица в клетке. Хотелось выхватить палочку, и насылать проклятья на всех подряд. Надеясь, что хотя бы одно проклятье долетит до Бланк. Или до ее француза.
— Она ничего не написала? — Джеймс кивнул на пергамент, который служил конвертом и который Сириус сжимал в руке, не замечая.
Опомнившись, он развернул листок, на котором было всего несколько строк.
«Я тоже давно сделала свой выбор.
И мой выбор это ты, Сириус.
Обещаю, я вернусь к тебе.
Но если ты захочешь, ты можешь найти меня в любой момент»
Строчки плясали в глазах. То ли от злости, то ли от удушающей обиды, то ли от выпитого алкоголя.
Очередная ложь. Он знает, что она не вернётся. Ведь она всегда любила своего француза. Она говорила ему это. Она стала с ним спать, когда думала, что всё ещё его любит. И позднее признавалась, что чувства к нему никогда не пройдут, что ни делай.
А как быстро она сорвалась. Только узнала, что он жив, и она готова бежать к нему, лететь, несмотря ни на какие преграды. Несмотря на него, на Сириуса.
Сердце вновь сдавило от боли и он подпалил этот несчастный пергамент со лживыми признаниями и обещаниями.
— Пошли, — бросил он Джеймсу, и первый двинулся в сторону школы.
Как назло, на школьном дворе куча студентов, которые провожают их пристальными взглядами и шепчутся за спиной. Сириусу тошно от такого внимания и хочется быстрее скрыться в гриффиндорской башне.
Но и в гостиной много народу. И на его вопрос, почему все не на занятиях, Джеймс ответил, что сегодня, вообще-то, суббота.
Друг с тревогой оставляет его у лестницы, ведущей в мужские спальни, и обещает, что сходит до кухни и вернется, и умоляет его в это время не громить комнату и никуда не уходить.
— Возьми луковый суп, — в последний момент говорит ему Сириус, вспомнив, что Бланк ненавидела это блюдо. А он сейчас будет делать всё, что ей ненавистно.
Джеймс ему кивает, а Сириус плетется наверх. Ему бы сейчас не помешал обед, приготовленный домовиками — кажется, он ничего не ел всю неделю. И холодный душ.
Но он входит в комнату и видит свою кровать, столбики которой в изножье перевязаны яркими шелковыми лентами.
Он помнит каждую из них. Помнит, как стащил каждую. И помнит все её гневные взгляды.
— Бомбарда!
Сириус со стороны слышит свой голос, и только задыхающееся сердце в груди ощущает, и смотрит, как взрываются столбики его кровати, разлетаясь в щепки.
В воздух поднялся столб пыли, обрывки лент медленно парят в воздухе, опускаясь вниз, а кровать и полог рухнули на пол, не имея больше опоры.
Надо всё уничтожить. Чтобы ничего больше о ней не напоминало. Чтобы забыть её раз и навсегда.
В медную мусорку, которую он вытащил в центр комнаты, летят остатки ярких лент, которые не полностью уничтожила Бомбарда. Туда же — футболка, в которой он спал последние три недели, и которая всё ещё хранила её запах.
Летит в мусорку не только футболка. Сириус распахивает шкаф и выбрасывает оттуда всю свою одежду. Он чувствует, отчетливо чувствует её запах повсюду. И почему он только разрешал ей надевать свои вещи? Все его свитера, все рубашки и футболки были пропитаны её ароматом.
Он бросает в мусорку красный свитер, против воли вспоминая, как она надевала его, сидя возле камина в гриффиндорской гостиной.
Ей всегда шёл красный. А не чертов зеленый.
Бросает белую рубашку, вспоминая, как она надевала ее в последний раз в Выручай-комнате. И черную рубашку, вспоминая, что она ее носила все выходные на манер платья, перевязав его же ремнем на талии.
У неё что, своей одежды не было?!
Бросает бесчисленные футболки, вспоминая вечера в Визжащей-хижине, дни в Блэкпуле и бесконечные ночи в её парижской спальне. Бросает и гриффиндорский шарф, вспоминая, как завязывал его на её шее, когда они ходили в Хогсмид ещё зимой.
Ненавижу.
Он срывает с себя куртку, сдирает джинсы и футболку, вспоминая, как Бланк прижималась к нему, прощаясь.
Ненавижу!
…как ты могла…
На груду одежды сверху опускается змей, свернувшийся в кольцо.
Сириус не желает оставлять ничего, что могло бы напомнить о её существовании. Стереть, уничтожить, избавиться от всего, к чему она успела руку приложить. Вытравить её запах из комнаты и из его вещей.