А еще Джеймс постоянно строил планы. Планы о том, как они вступят в какое-то тайное общество, о котором он всё пытался узнать, но безрезультатно. Планы, как они разделаются с Волан-де-Мортом и покарают всех Пожирателей. А после этого они всей компанией рванут в Италию на заслуженный отдых.
Ремус всегда его слушал с самым безразличным выражением лица. Казалось, он больше не способен был испытывать какие-либо эмоции.
И когда Джеймс уходил, чтобы уделить время и Сириусу, не дав тому утопиться с горя, его пост сменяла Лили. У нее была другая тактика. Она его не веселила и не развлекала, а загружала учебой. Ремус не сказал бы, что с этого был какой-то толк, но послушно и без лишних слов выполнял всё, что она говорила.
Он сидел в библиотеке вместе с Лили и Алисой и бессмысленным взглядом смотрел в учебник. Легче и спокойнее не становилось, но слушая их голоса и обсуждение экзаменационных вопросов, пропадали мысли о конце света и собственном самоубийстве.
***
Время — полдень воскресного дня, а они в спальне сидят. За окном довольно солнечно, хоть и ветрено, но покидать башню никто не собирается.
На кровати справа от него полог задернут. Северус закрылся от чужих глаз с какими-то книгами, и лишь иногда оттуда доносится шуршание пергамента и скрип пера.
В другом конце спальни на своей всё ещё сломанной кровати лежит Сириус. С напряженным лицом, с закрытыми глазами и плотно сжатыми губами. Держит в руках гитару и изредка проводит пальцами по струнам, издавая тоскливые звуки, которые не складываются ни в какую мелодию — он будто снова разучился играть.
А Ремус лежит у себя, устремив взгляд на фото в рамке, стоящее на тумбочке. Фото обычное, магловское, но ему кажется, словно васильки в его волосах шевелятся от ветра, а в глазах Эшли переливается лукавый блеск.
Он смотрит на фото не моргая, не в силах взгляд отвести, но ровно до того момента, пока дверь не распахивается.
На пороге стоит Джеймс в квиддичной форме и фальшиво-бодрым голосом говорит:
— Ну как, не скучали?
Он проходит в комнату, окидывая все три кровати грустным взглядом, который старательно пытается скрыть.
— На улице отличная погода, — продолжает говорить он с бодростью, хотя в голосе отчетливо проскальзывает напряжение. — Прогуляться не хотите? Можно у озера посидеть. Или до Хогсмида смотаться.
Как и в последние дни, его все игнорируют. Но Джеймс не унывает. По крайней мере, старается этого не показать. Он останавливается возле шкафа, на ходу снимая с себя спортивную форму, и продолжает говорить:
— Мы сегодня отлично позанимались. Команда полностью готова к финалу…
Голос Джеймса прекрасно заполняет удручающую и тяжелую атмосферу. И даже его истории о квиддиче, которые никого из присутствующих не интересуют, слышать куда приятнее, чем давящую, оглушительную тишину с редкими жалобными нотами струн.
Ремус чувствует, как другу тяжело дается подобное одностороннее общение, но он и попытки не делает, хоть что-то ответить или показать заинтересованность, совершенно её не испытывая. И лишь следит за ним равнодушным взглядом.
Но и он, наконец, замолкает. Берет вещи и уходит в душ, всё также с притворной воодушевленностью обещая скоро вернуться.
— Кстати, нам лучше не попадаться на глаза Лили, — произнес Джеймс, выходя из душа в чистой одежде и запотевших очках, — Марлин сказала, Лили вытрясла у Флитвика список предварительных вопросов к ЖАБА, поэтому покоя не даст, пока мы их не вызубрим.
Он снимает с себя очки и заклинанием прочищает их. Нацепив очки на нос, он снова окинул спальню неспокойным взглядом.
— Вы же не хотите потратить день воскресения на зубрежку Чар? — неестественно широко усмехается он. — Так что лучший вариант — свалить в Хогсмид. Так далеко она нас не пойдет искать.
Первый реагирует Сириус. Он лениво спускает ноги с кровати и ставит гитару на пол, навалив её грифом на тумбочку.
— Отлично! — воодушевился Джеймс. — Первый уже готов!
— Не хочу никуда идти, — глухо отзывается Сириус, глядя на друга тяжелым нечитаемым взглядом.
Ремус только сейчас обратил внимание, что глаза Сириуса, обычно выразительные и ярко-серые, вдруг стали темными, почти черными, лишь слабые металлические отблески виднелись. От этого взгляда, даже направленного в другую сторону, что-то неприятно напрягалось внутри, и Ремус вновь перевел глаза на фото.
— Да ладно, Сириус! В самом деле, не сидеть же в спальне весь день!
— Почему — нет? Если мне этого хочется, — безразлично произносит Сириус.
Но Джеймс не отступает, и снова выдает ему десяток аргументов, чтобы выйти на улицу.
— Мерлин, Сохатый, посмотри на нас, — с нотками раздражения бросает ему Сириус. — Хочешь идти гулять в такой траурной обстановке?
Ремус переводит на него болезненный взгляд, задаваясь вопросом — по кому же траур у Сириуса. Он не знал, что там у них случилось с Софией. Как рассказывал ему Джеймс, она решила вернуться к своему бывшему парню и уехала во Францию. Ремусу всё это казалось полным бредом. Хотя он и не ощущал никаких эмоций по этому поводу, только не сейчас, не в его состоянии. Ему, в общем-то, всё это было абсолютно безразлично.
— Ну… с чего-то надо начинать, — настойчиво говорит Джеймс, но уже без тени улыбки. — Мы всегда по воскресеньям гулять ходили. Не будем нарушать традицию.
— Да все традиции уже давно к черту полетели. Когда одна умерла, а другая свалила, — со злостью произносит Сириус.
Джеймс с шумом вдыхает, и в комнате повисает тишина. Даже скрип пера Северуса прекращается.
А Ремус не сводит воспаленных глаз с Сириуса. Гнева он не испытывает, только колоссальное раздражение, свербящее под кожей.
— Действительно, это же почти одно и то же, — с отвращением произносит Ремус, вставая со своей кровати и широким шагом направляясь к двери.
Его больно ранят такие слова, сказанные, будто невзначай, будто поставленные в один ряд. Будто Эшли и правда просто «свалила», а не покинула его навсегда.
София хотя бы жива, а значит, всё можно поправить. Всё можно изменить.
А вот Эшли мертва. И ничего с этим не сделаешь. Он её уже не вернет. Никогда в жизнь больше не сможет увидеть её и услышать. Не сможет за руку взять и обнять. Не сможет вдохнуть запах летних цветов от её волос.
Да он бы всё на свете отдал, и даже жизнь свою, лишь бы Эшли была жива и уехала от него далеко-далеко к своему бывшему парню.
— Прости, Рем… я…
Он не обращает внимания на сдавленный голос Сириуса, и выходит из спальни, даже не повернувшись к другу.
В комнате невозможно находиться. Слишком большая концентрация напряжения и гнетущей атмосферы. Скоро даже Джеймс не справится, и их круглая спальня просто развалится на части, не выдержав напора горя и тоски, исходящих от её обитателей.
***
Он сидел на одной из скамеек возле черного озера, где еще не так давно они развлекались с Эшли, бросая камушки по воде, когда услышал позади знакомый голос.
— Ремус, я не помешаю?
Он только мотнул головой и бросил короткий взгляд на Дебору. Кажется, она единственная, кто еще не подходил к нему с бесполезными словами утешения. Хотя, казалось бы, за эти три недели выразить свое сочувствие и пожалеть его успел весь Хогвартс.
Белби села рядом с ним, напряженно глядя вперед и сжимая пальцами какую-то книгу, положив её на колени. Она не спешила начать разговор, да и Ремус молчал. Ему казалось, за эти дни он совсем разучился разговаривать.
— Тебе, наверное, уже не раз это говорили, — произнесла Белби, повернув голову к нему, — но… мне правда жаль, что всё так вышло.
Бесполезные, бесполезные слова, которые ничего не исправят и не вернут Эшли к жизни. Но Ремус кивает, скривив губы, то ли в подобие улыбки, то ли в гримасе боли. И Белби сразу опускает взгляд и отворачивается.