Страшный капитан снова неестественно быстро дернулся, земля ушла у меня из-под ног, и тапочки куда-то улетели, но на этот раз я ни во что не ударился.
На крыльце вдруг появился Вано, встревоженный и грозный. Упирающегося Марцелла он крепко держал за запястье. Теперь это был не песик на поводке. Теперь это был Цербер, почувствовавший угрозу для хозяина.
- Вано! - заорал я в отчаянии. - Уводи его отсюда, Вано!
Меня снова подбросило, но я изо всех сил напряг мускулы и никуда не полетел. Страшный капитан выматерился. Я услышал, как он приказал Вано остановиться, и как Марцелл тоже приказал Вано остановиться, потом меня ударило-таки о стену, и все вокруг начало стремительно скукоживаться и темнеть, но я все же успел увидеть, как Вано, не слушая ни страшного капитана, ни Марцелла, уводит своего хозяина прочь в темноту. Молодец, Цербер, подумал я, с облегчением закрывая глаза. Холодная острая ступенька снова упиралась мне в колено... В темноте, словно сквозь вату, я слышал сирену "скорой помощи", хриплый крик Македонского и чей-то голос, наверное, голос зама Л. Вакенада, который сердито осведомлялся, что у нас здесь происходит...
Только-только начало светать, все еще спали, а я уже был в уборной за прикрытой дверью и боролся с дохлой зажигалкой. Сигарету я еще ночью выклянчил у старшины. Руки мои дрожали в предвкушении. Казалось, я делаю что-то нехорошее, но нужное.
Когда зажигалка наконец ожила, а сигарета задымилась, я жадно вогнал в себя первую вязко-сладкую порцию никотина и сразу почувствовал себя лучше. Даже голова закружилась. Некоторое время я с увлечением приноравливался к забытому процессу, словно заново учился ездить на велосипеде.
- Наркоман чертов, - пробормотал я спустя какое-то время.
Я присел на подоконник у раскрытого окна и стал целенаправленно уничтожать сигарету с пугающей быстротой. Я уже знал, что она не последняя, что я снова закурил и теперь вряд ли брошу, но эту, первую мою сигарету после многомесячного воздержания, нужно было именно уничтожить, и чтобы никто о ней никогда не узнал. Это было очень важно.
В уборную неслышно вошел Юм. Я так и замер с вытянутыми в трубочку губами, с сигаретой между пальцами. Юм протер сонные глаза и усмехнулся, чем-то неуловимо похожий на призрака.
- Просыпаюсь, смотрю: тебя нет, - сказал он хрипло.
- Испугался? - спросил я довольно неприветливо.
- Еще б не испугаться... Лучше в окно посмотри.
Я посмотрел.
Сначала был только рев мотора, но потом появилась и машина. Темно-зеленый армейский "уазик" с затемненными стеклами ехал мимо нашего здания, быстро набирая скорость. За ним, теряя тапочки и все больше отставая, бежал Вано. Иногда он кричал, а иногда замолкал и хватался за бок. Он, видимо, хотел, чтобы "уазик" остановился, но "уазик" только набирал ход. Вскоре Вано споткнулся, по инерции пробежал несколько шагов, пытаясь поймать руками воздух, и упал. Я услышал противный стук, как может стучать только что-то живое обо что-то мертвое. "Уазик" исчез за поворотом, где были ворота КПП, а Вано все не поднимался. Фигура его как-то незаметно уменьшилась, и я не сразу понял, что он повернулся на бок и притянул колени к груди. Как эмбрион.
Я посмотрел на Юма и сказал, что это тот самый Вано, с которым я дрался вчера. Про остальное пока не хотелось распространяться.
- А в машине, наверное, Марцелл, - сказал Юм бесцветным голосом.
Я промолчал, глядя на Вано. Кажется, он тихо плакал.
- Павла они, наверное, тоже забрали, - продолжал Юм. - Хотя по большому счету нужен им только Марцелл. Иначе бы и этого, - он указал на Вано, - забрали.
- Что же теперь будет? - спросил я.
- С кем? С Павлом? Ничего страшного.
- А с Марцеллом?
- А с Марцеллом... - Юм помедлил. - А с Марцеллом наоборот. Понимаешь, это ведь как новое пришествие. Хотя, конечно, никакое это не пришествие... Представь, что будет, если Мария родит Иисуса в наше время. Куда он направится, когда вырастет? Наверное, туда, где больше всего нуждаются в утешении: в хосписы, госпиталя, лепрозории, психушки. И, как и в прошлый раз, он не удержится, увидев, что тут творится, и обязательно начнет читать лекции о любви к ближнему. Любите, мол, ближнего. Не возжелайте жены ближнего. Не желайте ближнему того, чего не пожелаете себе... С поправкой на декларацию прав человека его, конечно, не распнут, но побить - побьют. А что еще с таким делать? Далее, когда информация просочится в нужные департаменты, его заберут и посадят в ящик, а заодно и всех тех, кто успеет стать новыми Матфеями, Иоаннами и прочими... А может, и не заберут, кто их знает. Может, оставят. У нас и без них своих Иоаннов полно... Но Иисуса точно заберут. И будет он сидеть за тремя замками и без конца отвечать на глупые вопросы, типа: почему это его отец не может поднять такой-то камень?..
- А может, он просто ненормальный, - проговорил я.
Юм пожал плечами.
- Кто знает этих целителей...
Я посмотрел в окно. Вано так и лежал на асфальте, притянув колени к груди, и уже в голос рыдал. Я испытал некоторое сожаление. Желая, чтобы оно сейчас же исчезло, я зажал в зубах сигарету и, морщась от боли в ушибленных боках, выпрыгнул в окно.
Трава под окном была мокрая, холодная и колючая. Вообще все за окном было мокрое, холодное и колючее. Даже воздух. Я побежал трусцой, вдыхая колючий воздух, огибая колючие кусты и колючие лавочки, и вскоре оказался на дороге. Бедный апостол все рыдал, лежа на боку. Цербер, подумал я. Да, пожалуй, скорее Цербер, чем апостол. Я дождался, когда у меня выровняется дыхание, потом протянул ему руку и сказал:
- Пойдем, Вано.