У форменного платья из грубой черной шерсти, которое выдали для выпуска, был неприятный запах, как будто оно долгие годы провалялось в углу на чердаке. Марджори казалось, что она видит себя со стороны — в черной квадратной шапочке с кисточкой, покачивающейся у виска. В раздевалке она острила вместе с остальными над абсурдностью этого наряда и наигранной помпезностью всего выпускного вечера в снятом внаем зале. Но в этот торжественный миг, шагая в проходе между рядами, она забыла, как игнорировала месяцами занятия и как ненавидела, всей душой ненавидела колледж Хантера за то, что это отнюдь не Корнелл или Барнард.
В душе у нее смешались сентиментальная жалость и возвышенное предвкушение счастья. Она часто видела имя Гая Фламма на афишах. Он не был всемирно известным режиссером, но он в любом случае наверняка был режиссером на Бродвее. Неожиданное письмо от мисс Кимбл, лежавшее у Марджори в кармане, значило для нее больше, чем диплом, который ей должны были вручить. Это было настоящее посвящение в профессию, каковы бы ни были ее успехи в колледже, куда там диплому! Это письмо должно было осветить ее путь в будущее.
Кроме того, Марджори очень волновало, присутствует ли в зале Ноэль. И если да — то как ей быть после окончания церемонии. Мама, естественно, захочет пойти к Крафту. А Ноэль, который мог с аппетитом поглощать пищу в самой шумной и грязной забегаловке, об этом ресторане говорил, что его атмосфера наводит на него ужас.
После катастрофически скучных речей началась церемония вручения дипломов. Семь сотен девушек, одна за другой, выходили на сцену и получали от декана рукопожатие и белый свиток, как на конвейере. Жидкие аплодисменты слышались то в одном, то в другом конце зала при выходе очередной девушки. Лишь медалисты и общественные лидеры вызывали бурную овацию.
По мере приближения своей очереди в Марджори росло напряжение и острое сожаление о том, что она не постаралась учиться лучше, чтобы выбиться из этого серого ряда никому не известных личностей.
— Фелиция Мендельсон…
— Агнес Монахан…
— Марджори Моргенштерн…
Она прошла по пустой сцене к декану, чувствуя, как земля плывет у нее под ногами. К ее огромному удивлению, раздались аплодисменты.
Она взглянула влево, на ряды многочисленных лиц. Хлопали даже ее однокурсники. В глазах декана официальное выражение смягчилось до дружеского, рука его тепло, мягко и крепко пожала руку Марджори. «Удачи тебе, Элиза», — и все. Марджори Моргенштерн, бакалавр наук, покидала огромную сцену Карнеги-Холла с дипломом в руке.
— Катарина Мотт… Роза Муччо… Флоренс Нолан… — Ей стало ясно, что ее «Пигмалион», поставленный самостоятельно в ноябре, после отказа от него театрального кружка из-за излишней амбициозности, принес-таки ей определенную известность в студенческих кругах.
Несколько минут спустя она плакала, как и многие другие девушки, получившие диплом, когда следующий выпускной курс запел гимн альма-матер:
Слава по всему огромному миру — вот мечта
Истинной дочери Хантера…
Ей этот гимн всегда казался глуповатым. Ну, что это — «слава по всему огромному миру»! — и это о толпе мечущихся по темным мрачным коридорам девушек! Он и сейчас показался ей глупым. Но она все равно плакала, потому что это было расставание.
Набитый битком, душный вестибюль был пропитан запахом дождя и влажных плащей. Марджори пробиралась сквозь толпу, расталкивая народ локтями, к своим родителям, стоящим поодаль от толпы под навесом, вместе с Ноэлем. Шел очень сильный косой дождь, ветер просто обжигал холодом. Она нежно обняла мать, затем отца и порывисто схватила Ноэля за руку.
— Тебе устроили настоящую овацию, — сказал он. Ноэль был одет в видавшую виды коричневую шляпу с потерявшими всякую форму полями, коричневое пальто «в елочку», слегка протертое на локтях. Руки сжаты в кулаки и засунуты в карманы, плечи напряжены, кривая усмешка на губах — ему было явно не по себе. Светлые тонкие волосы сегодня отнюдь не скрывали его тридцати лет.
— Наверняка это были твои и мои друзья, — ответила она, — хлопали достаточно громко, чтобы вызвать эхо в зале.
Вдруг ее закружили объятия, лицо погрузилось во влажный беличий мех.
— Зайчик мой сладкий, поздравляю! Да здравствует свобода!
— Маша! Привет.
— Солнышко, ты не обижаешься, ведь правда? — Глаза Маши были все такие же острые, но глядели они с сильно похудевшего лица. — Я увидела объявление в «Таймс» о сегодняшнем выпуске, вынуждена была отпроситься с работы, чтобы увидеть выпускницу-Морнингстар! Дорогая, ты выглядела грандиозно, но остальные — страшилища. Послушай, откуда Хантер их выкапывает? — Она повернулась к родителям. — Нет, только посмотрите на них! Как им удается выглядеть все моложе и моложе? — Она бросила лукавый взгляд на Ноэля: — А это, похоже, сам великий мистер Эрман!