Знаешь, что означают все эти деньги для старых бормочущих миллиардеров? Почему они продолжают работать и строить планы? Почему они лежат ночами без сна, высчитывая выгоду новых операций? Они не могут оценить собственную безопасность и власть, так они велики. Они могут пятьдесят лет купаться в золоте — бассейны с шампанским, бриллиантовые собачьи ошейники, гаремы блондинок, они могут обклеить рембрандтами все стены — это не отметит как-то их состояния. И все же его делают больше, больше, больше. Почему? Потому что каждый раз, когда их доход подскакивает, — это Удача. Она и есть первичный двигатель, извечная первооснова человеческой природы, стимул нашего поведения, Мардж.
И я тебе скажу, имея это в руках, можно решить все загадки жизни. Это как исчисление или теория вероятности — идея, открывающая секреты вселенной. И с возрастом это становится все сильнее, сильнее и сильнее. И в старости сильнее всего. Посмотри на политика восьмидесяти лет, который в дождь говорит речь толпе. Что им движет? Не амбиции. Он сенатор уже сорок лет. Кем-нибудь еще он уже не сможет быть. Но если он выиграет на выборах, это будет снова Удача. Он лучше умрет от пневмонии, чем рискнет пропустить Удачу. Возьми священника с белой головой, проповедующего смирение, самоотверженность и кротость, — почему он так красиво владеет голосом? Почему его проповедь отпечатана самым крупным шрифтом, дабы ему не пришлось косить глаза, когда он говорит о самоотречении? Он хочет, чтобы его проповедь была Удачей. Не считаешь ли ты, что самоотверженная мать, голодающая и терпящая нужду, чтобы послать ненаглядную дочь в колледж, не видит в этой девочке главную Удачу своей жизни? Не считаешь ли ты, что коммунист представляет себя частью великой Удачи истории? Возьми такого высушенного старого скептика, как Сантаяна. Если жизнь действительно бессмысленна и не имеет ценности, просто красивая мечта, зачем беспокоиться и писать о ней? Зачем говорить о бессмысленности жизни в двадцати томах, полных блестящего смысла? Очевидно, потому, что каждый том означает следующую Удачу для старого Сантаяны — другая причина не подходит. Что ни возьми на человеческой сцене — это основа. Это универсально, как гравитация, это всеохватывающе, как Бог Спинозы…
Он замолчал, дико уставясь на нее, и она почувствовала ужасную тревогу.
— Ну и что? Я могу продолжать и продолжать, но к чему? Вот в чем дело. Грубо, поспешно, не так сказано. Разве это что-нибудь значит для тебя? Дает ли это тебе хоть тысячную долю того света, который несет мне?
— Ноэль, это абсолютно блестяще!
Его лицо просияло.
— До тебя действительно дошло. Правда? Это звучит, как что-то такое?
— О да, да, конечно!
— Слава Богу! — Он посмотрел на нож и вилку, стиснутые в руках, жир застывал на них маленькими шариками. Он воткнул их в бифштекс, потом бросил нож и вилку и отодвинул тарелку. — Что делает перед моим носом этот большой чертов кусок дохлой коровы? Это самая омерзительная вещь, которую мне приходилось видеть. — Он стукнул по столу кулаком и заорал: — Миссис Кляйншмидт! Уберите это! Принесите мне выпить!
— Ноэль, съешь что-нибудь, пожалуйста, тебе это нужно, — сказала Марджори.
— Мардж, если я проглочу еще хоть кусок этой гадости, я сойду с ума. Все равно что съесть сваренного ребенка. Как могут люди есть мясо? Клянусь, я становлюсь вегетарианцем.
Женщина хотела было заворчать при виде оставленного мяса, но, взглянув в лицо Ноэля, промолчала, унесла тарелку и принесла двойную порцию водки. Он выпил половину.
— Скажи мне еще про то, как хороша моя идея, Мардж. Ты и представить себе не можешь, насколько мне сейчас нужно это услышать. Я чувствую себя, как Галилей, когда он в первый раз увидел спутники Юпитера. Наверное, он бегал, будто свихнувшаяся крыса, и искал, кто бы еще посмотрел в телескоп и сказал, что он не помешался.
— Ноэль, все, что ты говоришь, совсем не помешательство. Это абсолютно правильно. Ты подтвердил, что людьми движет не что иное, как самомнение. Это все знают. И как ты это преподносишь, даже…
Радость стала исчезать с лица Ноэля.
— Самомнение? Кто говорил что-нибудь о самомнении? Я не упомянул это слово ни разу.
— Ну да, но эта жажда удач разве не простое самомнение? Ты совершенно прав, Ноэль, чем больше я узнаю людей, тем больше понимаю… — Она осеклась. Он закрыл лицо руками и стонал. — Ну что не так, ради Бога, дорогой?
Он убрал руки и долго смотрел на нее, лицо его было мертвенно серым.
— Мардж, Мардж, моя дорогая хорошая девочка, сказать, что людьми движет самомнение — это самая скучная и очевидная банальность, до которой может дойти человеческий мозг. Не говори мне, что всё, над чем я мучился четыре сумасшедших дня и что доказывал тебе битых двадцать минут, всего лишь это. Не надо…