— Ну а мне разреши выпить за один блестящий поступок в моей непристойной короткой жизни, — сказал Ноэль. — За Марджори, прекраснейшую из прекрасных, милейшую из милых. Благослови ее Господь. И пусть она благодарит свою счастливую звезду, что я был таким мерзавцем с ней.
Марджори пробормотала:
— Ну, я об этом ничего не знаю. Давай лучше выпьем.
Она не пила шампанского со дня разрыва с Ноэлем. Моррис обычно заказывал скотч для обоих. Пенистое покалывание на языке вернуло ее назад на полгода.
— Ты подлый пес, над кем и чем ты смеешься?
— Я разве смеялся?
— Я не понимаю, что ты там кричишь, скаля свои клыки на меня. Они, конечно, выглядят белыми на твоем лице. Ты очень черный.
— Ну, две недели назад, дорогая, я залезал на пирамиды в Юкатане. Сколько времени осталось? Две минуты?
— Не будь смешным. Если я проглочу это, я буду икать. Не напоминай мне, что я опаздываю.
— Мне нравится, как ты укладываешь волосы.
— О, разве не так, как раньше? Я не помню.
— Марджори, очень приятно видеть тебя, это действительно так.
— Ну, что ж, рада видеть тебя в таком хорошем настроении, Ноэль. Когда мы встретились в последний раз, ты выглядел как черт. Я тогда подумала, что, может быть, тебе надо лечить нервы.
— И ты решила помочь мужчине в несчастье хорошим ударом по зубам.
Он сказал это с добрым юмором, но ее это задело. Она осушила бокал и взяла сумочку.
— Так, давай не будем касаться неприятных тем, хорошо? Это было забавно, и мне кажется…
— Мардж, посмотри на часы. Ты безнадежно опоздала на шестичасовое свидание. Позвони по телефону и закури, и еще выпей со мной.
— О, нет, ты дьявол. Ты клялся, пять минут — и ты исчезнешь, помнишь? Не прибавляй клятвопреступление к своим грехам.
— Я сдержу свое обещание, но мне кажется, ты делаешь ошибку. Ты преследовала меня, и было бы удивительно, если бы я не преследовал тебя. В мелодраматических разрывах нет пользы, Мардж. Они похожи на доминантные седьмые струны. Если их консонируют, они висят и висят в памяти годами, десятилетиями…
Марджори сказала:
— Что, черт возьми, ты хочешь? Ты уезжаешь через пару часов, а у меня свидание.
— Отложи его примерно на час и поужинай со мной.
Он отверг ее протестующий жест.
— Боже праведный, неужели ты не понимаешь, что это конец? Пока я не полысею, а ты не поседеешь? Я никогда не позвоню тебе. Я знаю, что ты и не хочешь, чтобы я звонил. Раз уж мы столкнулись друг с другом вот так, мы должны поговорить немного и расстаться друзьями. Мои зубы все еще болят.
— Мне очень жаль, но назначен ужин…
Официант принес сдачу. Ноэль помог ей надеть пальто, весело говоря:
— Ну, хорошо. Эта мимолетная встреча с тобой уже кое-что.
Выходя, Марджори увидела, что часы в баре показывали почти двадцать пять минут седьмого. Сейчас было уже слишком поздно помогать с буфетом. Такси не доставит ее в больницу раньше семи. Там было много других девушек, чтобы подать еду; большого вреда ее отсутствие не принесет. Но тогда не было никакой необходимости мчаться. Моррис привязан к бару до девяти. Она не могла поужинать с ним до этого времени; а есть и пить самой в компании веселых ординаторов и сестер — не слишком заманчивая перспектива. Моррис, возможно, будет так занят, подавая спиртное этой хорошо пьющей толпе, что он едва ли заметит ее, если она придет до девяти. Неизбежно ей придется извиняться за то, что она не помогала в приготовлении еды: она опоздала, и ничего не изменится, если она сначала поужинает с Ноэлем. Он не мог держать ее дольше, чем еще один час, так как его самолет улетает в девять.
Она остановилась у телефонной будки в фойе и позвонила в больницу. Коммутатор долго не отвечал. Оператором была новая девушка, раздражительная и грубая. Марджори очень вразумительно передала ей сообщение для доктора Шапиро: «Извини за опоздание. Я буду около восьми-тридцати или девяти и тогда все объясню». Вдали звучали постоянные громкие звонки и голоса, врывающиеся на линию. Оператор сказала нервно, что она передаст сообщение, как только сможет прочистить коммутатор.
Ноэль стоял, опираясь о стену и держа перекинутое через руку пальто:
— Ну? Он в пламенной ярости?
— Просто твое счастье, если ты назовешь это счастьем, — сказала Марджори. — При желании ты можешь накормить меня. Если, конечно, быстро это сделаешь.
Его глаза сузились.
— А ведь ты была в такой горячей спешке, Мардж. Свидание не было выдумкой, чтобы избавиться от Джека Потрошителя? А этот телефонный звонок — изящный жест?
— Ноэль, ты врешь так же легко, как и дышишь, но не все такие, как ты. Предполагалось, что я помогу в приготовлении еды для Благодарственного вечера. Ты изменил мои планы, хорошо. Теперь не имеет значения…
Она прервалась, увидев, что он смеется.
— Мардж, не хмурься так мило, а то я снова влюблюсь. Я не знал никого, кто бы так же попадался на удочку, как ты.
— О, замолчи. Я думаю, мне лучше поехать домой.
— Никакого шанса. Я брошусь под колеса твоего такси. Пойдем.
С трудом она заставила себя пройти через яркое фойе «Уолдорфа» с мужчиной, жившим в одном из номеров отеля. Ноэль взял свой ключ и несколько писем на столике и взглянул на конверты.
— Я считаю, сейчас лучше всего набросать пару писем, упаковаться и освободить номер. Тогда мы сможем поужинать спокойно. Ты доверишься Синей бороде? Или я вернусь через десять — пятнадцать минут.
— Я… ну, я думаю, что поднимусь. Никогда не видела номер в «Уолдорфе».
Это был номер из двух комнат. В гостиной были тяжелые розовые шторы, причудливая позолоченная мебель и красивые картины наподобие Уаттэ. Черная портативная пишущая машинка стояла открытой на хрупком позолоченном столике, уставленном переполненными пепельницами и заваленном грудами желтой бумаги.
— Расслабься, — сказал Ноэль, бросая свое пальто на стул. Марджори услышала, как он захлопывает чемодан и задвигает ящики в спальне. Она взяла пару журналов, напечатанных жирным черным шрифтом. Они были почти такие же шероховатые, как бумажные полотенца.
— Боже мой, «Новые массы»! — прокричала она в спальню. — Не говори мне, что ты становишься коммунистом как раз теперь, когда начинаешь делать деньги.
Ноэль вышел без пиджака, смеясь. Он взял книги, конверты из манильской пеньки, галстуки и рубашки, разбросанные по комнате, и унес их в спальню.
— Фил Ятес, скульптор, с которым я путешествовал, был коммунистом. Часть его хлама оказалась в моих сумках. Дьявольски скучно. Фил — это медленно соображающий тип. Он один из немногих коммунистов, которых я был в состоянии выносить. Они похожи на аболиционистов. Их дело, может быть, и правое, но их личности омерзительны. Я, по существу, не знаю, правы они или нет, и меня это не интересует. От экономики я засыпаю. Все, что меня волнует, — это мои собственные годы, прожитые на земле. Я скорее проведу их с приятными обреченными людьми, чем с нездоровыми, протестующими героями будущего.
Он упал в кресло около пишущей машинки.
— Полагаю, я выбью эти буквы.
— Ноэль, что же случилось с этой твоей теорией хитов? Ты наконец-то закончил ее?
— Если ты любишь меня, Мардж, то больше ни слова об этом. Каждый человек подвержен фантазиям, особенно когда он отгоняет Нервное истощение.
Он некоторое время быстро печатал, потом посмотрел на Марджори.
— Но я хочу сказать тебе, что, пока это длилось, я действительно думал, будто наткнулся на величайшую идею со времен Нагорной проповеди… Сядь, ради Бога, перестань расхаживать. Ты вызываешь у меня нервную дрожь.
— Я просто рассматриваю твой номер. Он прекрасен.
— Создан для греха, правда? Жаль, что ты так целомудренна, а я так занят.
Ноэль снова начал стучать на машинке.
Когда он остановился, Марджори сказала:
— Я почти ожидаю увидеть Имоджин, внезапно появляющуюся из уборной.
Испуганное выражение пробежало по его лицу. Он пристально посмотрел на нее, вытащил листок из машинки и вставил другой, страшно хмурясь.
— В чем, в конце концов, дело? — спросила Марджори.
— Ты удивляешь меня немного, вот и все.
Его голос был монотонным.
— Ради Бога, ты всегда говоришь мне самые оскорбительные вещи. Что вдруг сделало тебя таким чувствительным? Все, что я сказала…
— Это вопрос вкуса, я полагаю. Забудь об этом, пожалуйста.
Он несколько минут печатал, потом повернулся к ней.