— Моррис, я звонила два часа назад. Разве ты не получил моего сообщения?
— Какого сообщения? Нет. Никакого сообщения я не получал. Какая разница? Я собирался в кино. Хочешь пойти? Или занята чем-то?
— Я клянусь Богом, что звонила, Моррис. Эта новая идиотка на коммутаторе… я задушу ее… я оставила сообщение…
Моррис говорил очень мало в такси. Он любезно отвечал на вопросы о вечере и отмахивался от ее извинений. Они пошли в ослепительный ресторан, отделанный в гавайском стиле, недалеко от «Уолдорфа». После того как они станцевали пару медленных танцев и сидели и курили за столиком, Моррис спросил:
— Марджори, ты случайно была не с Ноэлем?
Ошеломленная, она кивнула.
Он устало улыбнулся.
— Расскажи о твоих экстрасенсорных способностях. Я думал об этом когда-то. Это совершенно правильно.
Потом она объяснила: неожиданная встреча, просчет во времени, несчастный случай с такси. Он продолжал кивать.
— Моррис, мне было приятно встретить его. Я никогда этого не планировала, ты знаешь. Я бы повесила трубку, если бы он позвонил. Но мне было приятно. Я в первый раз поняла, что действительно излечилась.
— Это хорошо. Хотя ты и устала, ведь так? Ты выглядишь усталой.
— Так, немного. Но мне забавно.
— Да, и мне тоже. Мы еще выпьем и потанцуем перед тем, как уйти.
Она старалась придать больше страсти своему танцу. Но он действительно был слабым танцором. Как на грех, оркестр начал играть одни румбы, в которых Моррис был особенно неуклюж.
Итак, доктор Шапиро проводил Марджори домой рано в тот вечер.
Марджори перестала работать в больнице спустя пару недель, скопив около сотни долларов. Доктор Шапиро не приглашал ее обедать и не звонил с того вечера; и несмотря на то, что ее это немного унижало, она довольно спокойно к этому отнеслась. Он был серьезен, случайно встречаясь с ней в коридорах больницы. Когда она уходила из приемного отделения в последний раз, он сердечно сказал «до свидания».
9. Ставится "Принцесса Джонс"
Помолвки и свадьбы ее друзей по колледжу, кузин и знакомых по храму все продолжались и продолжались. Привлекательные девушки почти все были замужем, а теперь выходили менее привлекательные. У нескольких знакомых были дети. Несколько подруг имели двоих детей, а Розалинда Бойхэм была беременна третьим. Розалинда казалась совсем отдалившейся во всех отношениях, когда Марджори случайно встречала ее, грузную, идущую вперевалочку, где-нибудь в магазине или на улице. У Розалинды при этих встречах на лице появлялась улыбочка непонятного изумления, которая сильно раздражала Марджори. С какого же времени, думала она, красивая девушка чуть старше двадцати одного года становится ничтожным уродцем? Розалинда, которой исполнилось двадцать три года, выглядела уродливо со своим огромным животом, большим задом, обвисшей грудью и деловым, довольным видом сорокалетней женщины, когда жонглировала пакетами и свертками.
Прибытие каждого выгравированного приглашения вызывало новую панихиду по Моррису Шапиро у миссис Моргенштерн. Марджори переживала горькое время. Она не могла объяснить, что потеряла какую-либо надежду влюбиться в доктора и что он оказался достаточно умен, чтобы почувствовать это и оставить ее. Не существовало слов для этого. Марджори легко допускала, что была недостойна Морриса Шапиро, что он был лучше, чем тысяча Ноэлей Эрманов, что она сочла бы за счастье чистить ботинки и штопать рубашки такого прекрасного мужчины. Это все было правдой. Но что это означало? Ее сердце закрылось.
У нее было множество свиданий, главным образом, чтобы избежать вечеров в кругу семьи. Она была занята в ролях в театральных труппах, которые ничего не платили. Она вернулась к своим старым друзьям — «Бродячим актерам» в YMHA [7], и даже имела успех в роли Норы в «Кукольном доме», но душевные переживания были гораздо сильнее, чем все остальное, даже когда она раскланивалась на громкие аплодисменты. Зрительный зал, сцена и занавес, казалось, отступили, как и театр ее детства. Романы расцветали и увядали всю зиму, пока она репетировала то с одним составом молодых актеров, то с другим. Не раз она хладнокровно думала о любовной связи. Красивые молодые околотеатральные бродяги продолжали убеждать ее, что ни одна девственница не может изобразить истинное чувство на сцене. Марджори почти верила этому. Но ни один из этих парней на самом деле не искушал ее; они казались пустыми игрушечными мужчинками после Морриса Шапиро. Тщетно они завлекали ее в свои обшарпанные маленькие квартирки, угощали дешевыми хлебными виски, тушили свет, читали вслух стихи и проигрывали сентиментальную музыку на фонографе. Марджори отгоняла их, зевая.
Больше чем через год околачивания в аптеке она поняла, что здешние девушки одна за другой впутывались в любовные связи с потенциальными актерами. Возможно, это научило их изображать истинное чувство на сцене, но все равно не давало никакого пути. Избавление от девственности не было немедленным пропуском на роль на Бродвее, даже когда любовник был профессиональным продюсером, как у нескольких девушек из аптеки. Налицо были другие последствия: девушки выглядели уставшими, ложились спать позже, больше пили и приобретали грубую речь и манеры. Некоторые охотнее позировали для рекламы нижнего белья и картинок в голом виде. Наблюдая все это, Марджори сделала вывод, что, если она когда-нибудь вступит в любовную связь ради изучения того, как изображать на сцене истинное чувство, она не будет иметь дело с неудачливым молодым актером или с хитрым продюсером.
Уолли Ронкен изредка приглашал Марджори на ужин. Он закончил колледж, жил со своими родителями, с трудом зарабатывал сорок долларов в неделю в рекламном отделе на фирме отца, которая занималась изготовлением офисной мебели. Уолли работал над пьесами каждый вечер с девяти до двенадцати и уже закончил три фарсовых комедии. Он предложил их продюсерам, но пока без успеха.
— Уолли, ты никогда ничего нигде не получишь, если ты пишешь в свободное время, — говорила ему Марджори. — Тебе следует посвятить этому всю жизнь.
— Ну, сейчас я взрослый — теоретически. Я лучше сам буду платить за собственные галстуки и рубашки. Я все же думаю, что мне удастся где-нибудь поставить спектакль, если я смогу придерживаться прежнего графика. Конечно, это мешает жизни в обществе, но я, честно говоря, не слишком переживаю по этому поводу. Ужин с тобой — это, конечно, другое дело.
Во время одного из таких ужинов Марджори вдруг пришла на ум хулиганская мысль: если бы она собиралась вступить в любовную связь в «образовательных» целях, то следовало бы отдать предпочтение Уолли Ронкену. Он заслуживал этого больше, чем кто-либо другой, за свою верность и благоговение. Он теперь не делал попыток поцеловать ее даже перед прощанием. И не из-за робости. Он ясно осознал свои способности, приобрел какую-то философскую уравновешенность в восприятии Марджори как недоступного божества. Он говорил с ней о сюжетах своих пьес и серьезно принимал ее замечания. Когда она общалась с ним, она всегда чувствовала себя хорошо. Его отношение к ней как к богине придавало силы, ведь молодые актеры или продюсеры относились к ней, как к какой-то кукле. Но это было и довольно скучно. Она не оставляла идею о любовной связи с Уолли главным образом потому, что знала — это невозможно.
Ее матери нравился Уолли, и она часто намекала, что Марджори вполне могла воспринимать его серьезно, особенно теперь, когда они оба повзрослели.
— Он, возможно, покончит с писательской глупостью, и тогда его ждет дело отца, — говорила она.
Марджори не обращала на это внимания, как и на большинство намеков своей матери, касающихся замужества.
Она чувствовала себя виноватой из-за того, что до сих пор сидела на шее у родителей. Но старалась владеть собой. Однажды, когда ее замучили просьбами пойти на танцы в храм, она кротко сказала матери, что в двадцать один год не чувствует, будто жизнь уже прошла.
— Я выйду замуж раньше, чем мне исполнится двадцать пять, мама, я тебе обещаю.
— Кто тебя торопит? Просто прежде, чем ты выйдешь замуж за мужчину, ты должна встретить его, если я не ошибаюсь.
Итак, она пошла на танцы. Там она встретила розовощекого маленького парня из общины Дартмаута. Он безумно влюбился в нее и умолял приехать к нему на зимний карнавал в феврале. Его отец был богатым владельцем фирмы, производящей печи. Миссис Моргенштерн не давала ей покоя.
— Что плохого случится, если ты поедешь в Дартмаут на недельку? Неужели замерзнешь до смерти?
— Мам, он ребенок, он почти на два года моложе меня.