— Ты знаешь, Ноэль одно время хотел быть раввином, — сказала Марджори.
— Вероятно, он мог бы стать им. Он обладает явными ораторскими и психоаналитическими способностями. Кстати, это видно из его письма, да и почерк это подтверждает, — заметил Майкл.
— Ты умеешь исследовать почерк?
— Немного. Но все же хорошо, что Ноэль не стал раввином. Особенно для мужей тех хорошеньких женщин, которые оказались бы в его приходе.
Майкл улыбнулся, подошел к кровати и остановился возле Марджори.
— Послушай, мне тридцать девять лет, а сколько тебе?
— Двадцать три… двадцать четыре будет в ноя-б-ре, — проговорила она, смущенно поднимая на него глаза. — А что?
— Я закончил колледж, когда тебе было пять лет.
— Наверное, это так, — сказала Марджори. — Я не думала об этом.
— Разумеется, не думала. Я ошеломил тебя. — Он взял ее за руку. — Но, возможно, я кое-что перед тобой открыл, что может пригодиться со временем. Ноэль Эрман — не единственный в мире, кто может ораторствовать. На деле-то, Мардж, все это ничего не стоит. — Он перегнул ее тело назад и поцеловал в губы по-настоящему.
Удивленная, она оказалась в его руках, без сопротивления. Пожалуй, скорее податливая, чем нет.
Слабым голосом она произнесла:
— Вот как? Что это значит?
Взгляд Майкла Идена был нежный, внимательный и выразительно меланхоличный.
— Думаю, яснее ясного. Я всегда любил голубоглазых шатенок, да еще таких стройных, как ты. Спокойной ночи, Мардж.
И он вышел, оставив ее ошеломленной.
19. Предчувствие
— Дай мне сигарету, дорогой. — Марджори сказала это непроизвольно, но ласковое слово — она спохватилась — странным образом прозвучало в ее ушах. Закутанные в одеяла, они читали в шезлонгах на утреннем солнышке.
Шел четвертый день плавания.
Он передал ей с колена сигареты и спички, не поднимая глаз от книги «Личные записки Генри Райкрофта». Марджори взглянула на книгу и решила, что она должна быть весьма скучной, но Майкл был поглощен ею. Он мог впадать в настоящий транс при виде печатных строк. Читал он быстро, и вкус у него был странный: в первый же день он проглотил толстый том «Теории денег и кредита», затем пробежал глазами парочку детективов, дешевое издание длинного романа на французском и книжечку Уодхауза, над которой он смеялся, как идиот.
Она взглянула на его лицо. Казалось, его брови, линии рта, даже шрам сошлись к середине лба. Такая сосредоточенность буквально восхитила ее.
Она разглядывала его, куря сигарету и удивляясь, как это слово «дорогой» сорвалось с ее языка. В последние дни Марджори много думала о Майкле Идене. Она была уверена, что никакой любви между ними нет. Его случайные поцелуи были приятны; ей нравилось танцевать с ним, чувствовать его руку на талии. Зато милое легкое смущение, которое она испытывала, танцуя с ним, сюда не вписывалось. Правда, однажды, придя в дансинг, она увидела его в танце с другой, и острое чувство ревности охватило ее. В его присутствии она ощущала комфорт, который, пожалуй, теряла без него. Сейчас, уединившись с ним и отдыхая на шезлонгах, она ощущала покой и превосходное самочувствие, что случалось с ней довольно редко в последние годы. Она, конечно, понимала, что все это никак не сочеталось с безумной любовью, которую она должна была бы испытывать к Ноэлю Эрману, пересекая Атлантику ради него. Ей ведь приходилось довольно много и читать, и слышать о романах на борту судов, чтобы воспринимать происходящее с большой долей недоверия. Относительно ее нынешней умиротворенности существовала весьма смутная мысль о каких-то фантастических «пилюлях счастья», даваемых ей Иденом, и она сильно подозревала, что, как только ее нога ступит на твердую почву, снова старая боль по Ноэлю поразит все ее существо, а Иден — Иден померкнет в море забвения.
Тем не менее безоблачный мир морского путешествия, хотя и нереальный, был ей приятен, и она искренне ему радовалась.
— Вот идет гестапо, — прошептала она. Он взглянул на Хильду, прогуливающуюся под руку с мужчиной в зеленом пиджаке. Двое немцев не замечали Идена и Марджори последние пару дней. Марджори произнесла: — Думаю, было неизбежно — то, что они спелись друг с другом.
— Голос крови, — произнес Иден с гримасой, возвращаясь к своей книге.
— У нее довольно некрасивые лодыжки.
— М-м, — промычал Иден.
— Мои не такие.
Иден неохотно оторвал глаза от книги и воззрился на аккуратные формы Марджори, закутанные в одеяло.
— Ты очаровательна — пальчики оближешь. Не могу передать, как я завидую Ноэлю Эрману. Особенно потому, что он за тысячу миль отсюда и может спокойно читать, сколько захочет. — Он вынул сигару из коробки в кармане.
— На самом деле ты ему не завидуешь. Ты просто думаешь, что он ничтожный червяк и я зря трачу на него время. — Аромат сигарного дыма достиг ее носа. — Знаешь, мне будет жаль, когда путешествие закончится.
— Почему же? Ты ведь через несколько часов после высадки на берег попадешь в руки Ноэля, и сразу же жизнь ярко заблестит.
— Не умничай. Я хорошо понимаю, что Ноэль будет стараться, как он это делает всегда, или даже лучше. Но здесь я чувствую себя удивительно свободной от всех забот, даже от Ноэля. Такой передышки у меня не было уже несколько лет. На мои нервы она действует очень хорошо. Мне бы хотелось прокатиться раза три-четыре туда и обратно на «Куин Мэри», прежде чем связываться с Ноэлем.
— Не думаю, что это тебе нужно. — Он снова уткнулся в книгу, безмятежно посасывая сигару.
Марджори уже надоело одно из самых запутанных мест в «Томе Джонсе». У нее было мало охоты продолжать чтение, зато ей очень хотелось поговорить. Она схватила листок бумаги из пачки и набросала на нем свое имя.
— Что ты скажешь про мой почерк?
Зевнув, он положил книгу рядом с собой, заложив страницу полой куртки.
— Давать почерк на анализ графологу так же плохо, как и выходить замуж. Ты уверена, что хочешь, чтобы в твою душу заглянули? Напиши несколько строчек. Подпись мало что дает.
Она написала одно высказывание из «Пигмалиона».
— Довольно невыразительный почерк, — сказала она. — Теперь я это вижу.
Он внимательно посмотрел на листок, надув щеки:
— Он довольно сильно изменен.
— Откуда ты это знаешь? — вспыхнула она. — Что, Ноэль показывал тебе мои письма?
— Нет. Просто это как раз тот почерк, который подвергся изменениям.
— Боже, сверхъестественно!
В действительности, в последние год-два ее почерк потерял многое из той элегантности, которой он обладал когда-то: греческое написание «е», длинные и полновесные вертикальные линии, выразительные начальные буквы.
С десяток минут он молчал, уставясь на листок, временами кивая головой. Она почувствовала себя смущенной:
— Ну, скажи же что-нибудь.
Смяв листок, он швырнул его на палубу, и ветер унес его в море.
— Извините, я ничего не понял. Можете получить ваши деньги обратно в кассе.
— Ты дрейфишь, ты бы этим не ограничился.
Он взглянул на нее с необычной теплотой, слабая улыбка проскользнула в уголках его губ.
— Я назову тебе две вещи, которые я заметил. Затем отправлюсь заказать кофе. Боюсь, Ноэль довольно-таки подлый сукин сын, в конце концов. Вторая вещь — твой почерк почти полностью сходен с почерком Анитры.
— Анитры?
— Да, девушки, на которой я так и не женился.
Он скудно пообедал овощным салатом и заел его мороженым, и она полюбопытствовала:
— Ты что, вегетарианец или, может, еще кто-нибудь? Я что-то не помню, чтобы видела, как ты ел мясо на пароходе.
— Во мне семьдесят два килограмма. До этого года я никогда не весил больше шестидесяти четырех. Я попытаюсь в среднем возрасте не раздуваться в шар.
— Смотри-ка, уж кто-кто, а ты, должно быть, тщеславен.
— Ты абсолютно права, — ответил он добро-душ-но, — с такой щекастой физией, как у меня, это выглядит глупо, но я всегда не любил жирных людей.
— Дорогой (она опять так назвала его), я не это имела в виду. Просто ты так незаземленно подходишь ко всему, и я не думала, что это тебя так заботит.
— Человек, Марджори, живущий одиноко, постоянно занят собой. Ему же не о чем больше волноваться.