Страшная весть переполошила весь город. Оксинья Есипова прибежала к Онфимье Горошковой простоволосая, в одном платке.
- И твоего Ивана забрали!
Онфимья молча царапала себе руки, бегала по горнице. Оксинья смотрела растерянно, попыталась утешить.
- Их-то за приставы, а тех в железа! Что ж делать-то, Марфе Ивановне как сказать?
Онфимья остановилась.
- Онаньиха знат?
- Не весть! Фовру встретила сейчас на мосту, зареванная вся! Марья Тучина тоже знат ли? Жонки ума лишатся, у обоих мужиков забрали! Что ж делать-то, Онфимья? - повторила Оксинья растерянно. - И Федор, и Богдан, и Онаньич!
- Что делать? Побегу к Марфе! Не выпустят их! Говорила мне она, упреждала! Поди, плотницяне радуютце! - зло процедила Онфимья сквозь зубы. - А и им то же будет!
- Неужто мужики смолчат? - отозвалась Есипова. - А тут пиры, не знай, то ли пей, то ли слезы лей!
Грохнула дверь в сенцах, в дом вихрем ворвалась Иринка Пенкова.
- Слыхали? Отбить!
- Отбить! По монастырям московской силы полно, а свои рати не собраны! - горько ответила Онфимья, завязывая плат. - Нет уж, пришла пора кланятьце, так спины не жалей! К Марфе Ивановне похожу. Что мать?
- Без памяти лежит. Отливали, - ответила Иринка и вдруг, согнувшись, заплакала по-детски, навзрыд.
Офонас, Феофилат, Казимер с Коробом, Александр Самсонов спешно пересылались гонцами. Суд Ивана затрагивал всех. На право судить новгородца в городе «своим судом и за своими приставы» еще никто не подымал руки.
Потерянный Феофилат, почуяв, что на его хитрые узлы тут пришелся московский топор и неизвестно, начав с Богдана, не кончат ли им, суетился, подгонял прочих. Захария Овин и тот явился со всеми вместе хлопотать перед князем о милости и снисхождении. Отрядили выборных к архиепископу.
Весь понедельник шла подготовка посольства, совещания, споры. Уже подымалась голка по городу. Гнев и смута охватывали низы. Хоть и медленно, хоть и не так, как в прошлые века, когда достаточно было позвать, - и город подымался весь в оружии на защиту своих и боярских прав, но громада начинала волноваться. Уже кучками собирались ремесленники по углам. Москвичей все чаще начинали задирать. Великокняжеские ратники подтянулись к Городцу. Заставы на дорогах были усилены втрое. Казалось, вот-вот вспыхнет пламя мятежа, но некому было поднести огонь, некому и не из чего высечь запальную искру этого пламени…
Борецкая, бледная, решительная, - обрушившееся несчастье разом поставило ее на ноги - распоряжалась, рассылала и собирала слуг, готовила коней и оружие. О посольствах, просьбах она даже не думала. Отбить! Непременно отбить! Но кем? Городец стал крепостью, его и ратью не возьмешь. Следовало перекрыть пути. Она вызвала Богданова ключника, но в доме у Есиповых был полный разброд, хозяйничали одни бабы, внуки Богдана тоже сидели за приставами, и ключник и ратные Богдана не трогались с места.
Борецкая вызвала своего дворского и старшего ключника, Иева Потапыча, веля им поднять Богдановых молодцов и собрать всех своих людей, кого можно.
- Пятьдесят ратных, боле не наберем! - сказал дворский.
- Богдановых нать!
- Богдановы не послушают, - мрачно возразил ключник, опуская глаза под слепящим взглядом Марфы. - Был я уже… Словно бы оговорил их кто! Слушок есть такой… - хищное лицо Иева покривилось, он глянул жестко в глаза госпоже: - Они, как Богдана взяли, оробели враз, скорее князя послушают, чем тебя! Да и городищенские шастают тамо…
- Подкуплены?
- Может, и московски посулы, кто знает!
Иев был недалек от истины. Служилым людям Богдана наместник велел намекнуть отай, что великий князь Московский берет в службу военных слуг опальных бояр, если, конечно, они верны государю Московскому. Богдан был для своих молодцов каменной горой, и уж коли эта гора обрушилась так легко и просто, навряд кто другой возможет противустать Москве! Так они все, ежели и не рассуждали, то думали, и класть головы уже не захотел никто.
Борецкая отрядила пятьдесят своих оружных и в тот же день скрытно послала к Липне, стеречь дорогу через Ям и Бронничи и попытаться перенять, ежели повезут тем путем. А ежели не повезут? Или силы не хватит?
Марфа ходила по терему, как зверь в клетке, - все отреклись! Богдановы люди как опоены, Онаньин, Иван Офонасов - кто мог бы помочь, сами взяты. Тучин, Матфей Селезнев, Никифоров - сидят. Савелков! Он один, больше и некому!
Иван был готов и понял Марфу с полуслова. Он поднял и вооружил всех, кого мог собрать. Но куда скакать, ежели садиться в засаду? На Мсту или к Русе?
«Боже мой, - думала Марфа, бегая по горнице, - боже мой! Знала, чуяла! Одна во всем Новом Городе!»
Во вторник архиепископ с избранными гражданами отправился на Городец. Офонасу и Коробу с Феофилатом удалось за день собрать выборных от всего Новгорода.
Иван принял посольство в той же столовой палате, в которой творился суд. В ответ на мольбы старейших посадников и архиепископа возразил, глядя в лицо Феофила:
- Говорите, никогда издревле не бывало того, чтобы новгородца судили не своим судом? А как же писано в летописании новгородском, что Ярослав, чьи грамоты вольность мужей новгородских утверждают, заточил посадника Констянтина Добрынича? И паки Владимир Мономах призывал в Киев бояр новгородских, и иных оправил, иных же оковал и поточил в Киеве? И святой великий пращур наш, Александр Невский, такоже вершил, призывая к себе бояр Нового Города и по иным градам расточая? И то все при древлих великих князьях благоверных деялось, и тебе, богомолец наш, и тебе, Яков, и тебе, Феофилат, то ведомо! И то еще ведомо тебе, богомольцу нашему, и всему Нову Городу, отчине нашей, - с нажимом произнес Иван, - колико от тех бояр и наперед сего лиха чинилося, а и нынеча что ни есть лиха в отчине нашей, - он опять подчеркнул слово «нашей», - то все от них же чинится! Ино како мне за то лихо их жаловати?
Взятых бояр в тот же день в оковах, с сильною охраной послали на Москву.
- Теми же часами в Москву умчали! - донес Марфе прискакавший с Городца гонец.
Феврония билась в рыданиях в материном дому. Олена сидела рядом, бледная, отхаживала сестру. Марфа стояла посреди столовой горницы, коротко и резко приказывая подбегавшим слугам. Савелков, одетый, сгорбившись сидел у стола.
- Стало так! - говорила Марфа. - Скачите сейчас на Липну, там мои ратники ждут. Отсюда через Ковалево.
- Заставы тамо!
- А прямо, круг Юрьева?
- У Перыня не перейти, лед не держит. Надо кругом.
- Через Русу! - вмешалась вошедшая Олена.
- Через Русу вовсе не пробиться, а и пробиться, тех не догнать будет!
- Поскачете в объезд! - бросила Марфа, как о решенном. - На Вишере не задержат, оттоль к Бронничам, напрямик. К своим гонца шлю, догонят, поводных коней у меня возьмешь. Всем наказано. Волхов перейдете за Онтоном святым. Иван, на тебя надежда!
Савелков встал, сжал на миг Марфины руки, поклонился Олене, сбежал с крыльца.
Вечерело. Шел снег. Кони, готовые загодя, рвались из-под седел. Лучших скакунов достала Марфа Борецкая. Кони храпели, били копытами в снег. Дружина ждала верхами, пряча оружие под шубами.
- Берегом! - приказал Иван, пуская рысью. Московская сторожа окликнула на выезде из города.
- В Хутынь! - крикнул Савелков, не оставливаясь. Кони перешли в скок.
Только бы переправиться через Волхово! Ниже Зверинца мужики перешли лед. Савелков окликнул. Люди были Марфины. Борецкая и тут сумела все подготовить. Всхрапывая, кони ступали на хрупкий настил, обмакивая копыта в ледяную воду. Двое искупались-таки с конями вместе, но выбрались все. Опять тронули в скок - не застудить бы коней!
Овраги, ручьи, речки сводили с ума. У Успенья на Волотове опять путь загородили москвичи.