Марфа Васильевна. Таинственная юродивая. Киевская ведьма

Марфа машинально взяла ларец и, вынувши дорогое изумрудное ожерелье, начала с детским простодушием его рассматривать; лампада ярче вспыхнула пред иконами, но и тут только наблюдательный взгляд мог заметить, что на лице ее блуждала какая-то неопределенная улыбка, глаза горели каким-то ярким огнем.

– Так точно, – проговорила она, перебирая крупные изумруды, которые играли и переливались с блеском лампады, – так точно когда-то сияли мои очи ясные, словно звездочки небесные, так точно когда-то горело лицо мое, словно маков цвет о полдень… да это было уже давно… очень давно… – Больная вздохнула и опустилась на изголовье; ожерелье выпало у нее из рук. В светлицу вошел маститый священник с дарами. По знаку, поданному им, все присутствовавшие удалились, а служитель алтаря осторожно приблизился к роскошному ложу больной: сия последняя, увидавши почтенного старца, внезапно и как бы получивши прежние силы, привстала, села и, сложивши на груди руки смиренно, но с каким-то трепетом, выражавшим то восторг, то опасение, ожидала начала исповеди… Исповедь началась… Более получаса продолжалась духовная беседа, по прошествии которой священник вышел в соседнюю светлицу, где сидела мамка с сенными девушками и, благословивши их, тихо сказал:

– Войдите, великая государыня желает исполнить последний долг – проститься с вами, спешите, это последняя воля болящей, время дорого!..

Все, повинуясь приказанию старца, вошли в опочивальню. Марфа Васильевна спокойно лежала в постели: видно было, что исповедь утомила ее; глаза горели каким-то небесным огнем, яркий румянец (предсмертный гость) покрывал ее ланиты, все вокруг ее дышало чем-то неземным. Она приветливо подала рукою знак, и все приблизились к ее ложу… Чрез несколько минут гробового молчания, сквозь растворенную дверь, послышались в опочивальне громкие рыдания… На Флоровской башне било полночь.

Еще не смолк унылый бой полуночных часов, как испуганный стражник, дремавший у Флоровских ворот, опершись на бердыш, торопливо окликал проскакавшего быстро всадника, который, не отвечая ни слова, подобно молнии пронесся прямо к палатам царским. Только отдаленный топот лошади да отблеск луны на светлых подковах уверял стражника в той мысли, что он видел его не во сне.

– Чтоб тебя провал взял, супостата! – проворчал он, глядя вслед всаднику, который уже был далеко. – Пронесся словно вихорь и на оклик отвечать не хочет! Да знать басурман какой-нибудь, и шапки не сломил, въезжая в ворота, не сотворил и крестного знамения, проклятый безбожник! Сам государь-батюшка с открытою головой проезжает эту святыню, да еще кладет поклон земной. Счастье твое, что я стою пеший, а то не ушел бы ты, не положивши за свое беззаконие сотни добрых земных поклонов пред иконою Спасителя[21]. Ба, ба, ба… Да он остановился подле дворца государева… ну, так и есть, опричник, – эти кромешники всегда таковы, и Бога забыли, и царя не боятся, и воинов его считают ни за что… – При этих словах стражник важно выпрямился, но сон снова взял свое и он, склонившись на бердыш, по-прежнему исправно задремал.

Между тем всадник, который по платью действительно принадлежал к дружине опричников, быстро подскакавши к дворцу, соскочил с лошади и, вынувши из-за пазухи небольшой ларец, уже хотел подняться на крыльцо, как знакомый голос юродивого Яши остановил его…

– Погоди, Ваня, погоди! – закричал тот, показавшись внезапно из-за угла. – Откуда это тебя Бог принес? Чай из Александровской слободы? Знать, по вчерашнему с подарочком к молодой государыне, то-то и скакал, словно из лука стрела несся! Да нет, Иванушка, смерть хоть и пешком ходит, а поспешает, куда надо, поскорее тебя…

– Ты не ошибся, Яша, – сказал опричник, стараясь прервать замысловатые речи юродивого. – Его царское величество посылает венец из дорогих камней государыне Марфе Васильевне и велел осведомиться о здоровье ее…

Юродивый покачал головою:

– Поздненько, Ваня, поздненько! Марфе Васильевне приготовлен венец получше того, что ты привез в ларце своем. Да что это, голубчик, в какое ты басурманское платье оделся! На шапке и на левой поле псовые морды, при седле метла… Кабы твоя суженая могла теперь взглянуть на тебя, так и она бы не узнала; ну, да верно Богу так угодно… Господи, помяни рабу Твою во Царствии Твоем! – Юродивый, сказавши это, заплакал и, обратившись к Благовещенскому собору, начал класть земные поклоны.

21

Священное обыкновение проходить с открытою головою в Спасские ворота (называвшиеся в старину Флоровскими) ведется и исполняется по сие время добрыми москвичами с должным благочестием и неупустительно. Причина этого обыкновения достаточно неизвестна. Историки объясняют по-своему одно, предания говорят другое; старожилы и москвичи выдумывают и рассказывают басни, но ни одному рассказу, ни одному отзыву нельзя дать веры; слушая их, можно припомнить только известную итальянскую пословицу: Se non è cero è ben trocato. Может быть, найдутся читатели, которые заметят мне, что басням не верить можно, но историческим исследованиям не верить нельзя! Не согласен на это, как хотите не согласен, и если в чем сознаюсь, так только в своей непреодолимой страсти, прерывая нить рассказа, пускаться иногда и некстати в многоглаголание. Что же прикажете делать? Это моя привычка, моя страсть, мой конек; итак, несколько слов об исторических исследованиях. В русской истории есть действительно много предметов, которые бы требовали беспристрастного критического розыскания, могущего очистить историческую истину от басни, факт от нелепой выдумки, и мы имеем эти розыскания; но все они большею частью до того разнообразны, несходны и даже неправдоподобны, что воображение читателя теряется в лабиринте догадок, а любопытство по-прежнему остается неудовлетворенным. Притом же очень часто гг. ученые увлекаются не столько сущностью происшествия, сколько одним названием предмета, или тому подобным: например, разве мы не имеем статей, могущих составить целые тома, в которых трактуется и pro и contra o справедливости названия Монголов Татарами, тогда как происхождение этого народа до сих пор для нас темно? Разве бездоказательно не критиковали Историю Государства Российского Н. М. Карамзина? Разве не говорили, что его 25-летний труд не труд? Прибавьте к этому дух литературных партий: результат всех этих споров выйдет чистая полемика, личность – не более. Следуя истине, нельзя здесь кстати не заметить, что в числе добросовестнейших и полезнейших исследований исторических лавра первенства принадлежит в наше время исследованиям известнейших наших историков М. П. Погодина и Н. И. Устрялова. Мнения первого, кроме чтения журнального, мы имели счастие слышать говоренными нам изустно с университетской кафедры, и скажем от души, что, оставляя аудиторию, мы всегда уносили с лекций почтеннейшего Михаила Петровича мысли самые светлые, его чистый патриотизм идет рука об руку с благоразумною критикою, а что всего важнее, всякое слово звучит неподдельною добросовестностию и пламенною любовию к своему предмету. Но обращаемся к своей цели: кем учреждено обыкновение проходить с открытою головою сквозь Спасские ворота и по какому случаю, не известно; по крайней мере, надобно полагать, что какое-нибудь важное, особенное обстоятельство было поводом к учреждению этого обычая, а кто, будучи в душе истинно русским, не почтет за первый долг исполнять обыкновение своих предков? Любопытно смотреть на приезжего провинциала, который, не зная этого обычая, идет к воротам не ломая шапки, и вдруг, предупрежденный каким-нибудь прохожим москвичом, набожно крестится и после этого идет с открытою головою чрез весь Кремль. В заключение нельзя не пожалеть, что подобный обряд почтения не соблюдается при проходе через Никольские ворота, которые со времен незабвенного 1812 года, чудом, происшедшим от иконы Св. Николая, стали слишком драгоценны для каждого русского; это доказывает надпись, сделанная под образом по повелению Благословенного и оканчивающаяся священными словами: «Кто Бог велий, яко Бог наш, Ты ecu Бог, творяй чудеса! Дивен Бог во святых Своих!»