Княгиня побледнела; с негодованием на самую себя, отерла она слезы, подбежала к окну, отворила его и в сильном волнении смотрела на происходившее… Юродивая наблюдала за всеми ее движениями.
«Да здравствует князь Михаил Васильевич, ура!» – раздались снова клики народные, и Екатерина зарыдала снова, но в это время причиною слез ее было уже не сладостное воспоминание прошедшего, а душевная злоба, которая разразилась, со всеми своими ужасами, в следующих словах: «Нет! – вскричала она. – Нет! Князь Михаил Васильевич, ты ранняя птичка, и царский венец тебе будет не к лицу! Смотри! Как он важно, гордо едет, с каким чувством собственного достоинства кланяется народу!..»
«Да здравствует князь Михаил Васильевич, ура!» – раздалось в третий раз, и Екатерина в изнеможении опустилась в стоявшие близ окна кресла.
«Клянусь тенью и прахом родителя моего, – прошипела она змеиным голосом, – минуты твои, князь Михаил Васильевич, изочтены!..»
В это время Димитрий Шуйский вошел в светлицу.
– Ну, – сказал он, задыхаясь и отирая пот, градом катившийся по лицу его, – отродясь не видал я такого торжества! Спасибо народу русскому, спасибо добрым москвичам – умели принять гостя дорогого! Как гаркнут: «Да здравствует князь Михаил Васильевич, ура!» – так сердце выскочить хочет… Согрешил, признаться, и я погорланил, любо-дорого! А уж честь-то, честь-то какая – сам царь встретил его на крыльце, говорил ему такие ласковые речи, что раздумаешься!..
Димитрий отер выкатившуюся слезу. Екатерина задыхалась под бременем злобного отчаяния, ломала руки и наконец сказала:
– Глупый народ! Толпа безумцев! Кричит неведомо что, и ей простительно! Ты, князь Димитрий! Чего ждешь от своего героя-племянника? Быть может, он пожалует тебя своею милостью…
– И вестимо так! – отвечал простодушно Шуйский. – Князь Михаил Васильевич радушно, ласково разговаривал со мною, неоднократно спрашивал о тебе…
– Неужли? – произнесла Екатерина.
– Верь мне, – отвечал Шуйский, – называл тебя своею второю матерью, говорил, что он всегда помнит и никогда не забудет тебя…
Лицо Екатерины прояснилось.
– И даже, – продолжал Шуйский, – не отказался осчастливить нас своим посещением, не погнушался нашим хлебом-солью, и завтра, смотри же, не забудь, жена, завтра он будет у нас кушать, похлопочи, Екатерина! Такого гостя надобно принять как следует…
– Осчастливить… – проговорила княгиня в раздумье. – Не погнушался… – И лицо ее искривилось от злости. Потом на устах ее явилась какая-то неопределенная улыбка, и она поспешно отвечала: – Да! Я похлопочу, князь Димитрий, я постараюсь угостить дорогого гостя!..
– Вот за это спасибо, это по-нашему! – говорил Шуйский, обнимая жену.
– Князь Димитрий, князь Димитрий! – произнесла юродивая, подошедши к супругам. – Если бы ты мог видеть сердце своей супруги, ты бы задушил ее в своих объятиях!..
– А! Агафьюшка! Это ты? Вот жена даст тебе что-нибудь, а я пойду да отдохну, – сказал Шуйский и вышел.
Тогда юродивая обратилась к Екатерине.
– Княгиня! – сказала она. – Еще раз повторяю тебе, оставь свои замыслы!..
– Прочь! – вскричала Екатерина. – Я знаю, что делаю, и до тех пор не оставлю своего намерения, пока не приведу его в исполнение…
– То, к чему стремишься ты, никогда не исполнится. Судьбы Всевышнего неисповедимы, и если уже дух злобы овладел твоим сердцем, то помни, княгиня, слова мои: завтра, в то время как царь-колокол ударит к вечерней молитве, закатится юное, но светлое солнце России… И в это же время, Екатерина, пробьет последний час твой!.. Екатерину ждет не престол, а могила!..
В доме князя Димитрия Шуйского готовился пир для принятия дорогого гостя. В большой парадной светлице был накрыт стол, серебряная посуда, золотые кубки, дорогие кушанья и заморские вина – все было приготовлено; много гостей уже собралось в светлицу и только ожидали главного виновника торжества. Наконец князь Михаил Васильевич подъехал к крыльцу на белом коне; рядом с ним на вороном жеребце гарцевал шведский воевода Делагарди…
Князь Димитрий Шуйский и несколько бояр выбежали встречать героя, который соскочил с лошади и, приветствуемый хозяином, уже хотел идти на крыльцо, как вдруг Агафья, вывернувшись из-за угла, остановила его.
– Остановись, князь Михаил Васильевич, послушай моих глупых речей, послушай моего ума-разума, – сказала она. – Ты добр, князь, ты выслушаешь меня, хотя видишь перед собою нищую!..
Скопин-Шуйский в недоумении остановился и спросил ее: