А кто это выпьет, тому будет худо…
День на исходе. Воздух веет вечерней прохладою; красное солнышко, медленно спускаясь к западу, окунулось в быстрых водах Днепра широкого, и последний луч его отражается пожарным заревом на позолоченной крыше Перунова капища[34]. По берегу быстрого Днепра пробирается заморской Баян, и направляет Баян путь к дворцу великокняжескому; за Баяном бежит вприпрыжку старушонка немудрая, тщедушная, а сама-то и знай, что-то под нос себе нашептывает. Подошли путники к дворцу великокняжескому, Баян уселся на дерновую скамью, под знакомыми ветвями серебристого тополя, а старушонка обежала высокий частокол, подошла к тесовым воротам с медными запорами, ударила тяжелым кольцом о медную бляху, калитка отворилась, и старушонка нырнула, как будто ее и не было…
Сидит Рогнеда в светлице своей подгорюнившись, склонила головушку на белоснежную ручку свою, по которой вьются васильковые жилочки и на ее ясных, соколиных очах блестит по светлой слезиночке, словно по жемчужинке, нежная, лебединая грудь ее волнуется частыми вздохами и колышет дорогую фату. Последние лучи заходящего солнца играют на разноцветных окнах ее терема, и Рогнеда любуется радужными переливами солнечных лучей, – как дверь отворяется и сенная девушка, подошедши к княгине, низко поклонилась и промолвила:
– Какая-то старушка пришла и говорит, что живет она за широким Днепром и хочет предстать пред твои очи ясные.
Вышла Рогнеда из задумчивости, услышавши слова сенной девушки, и молча подала знак рукою. Девушка вышла, а чрез минуту в светлице пред княгинею очутилась старушонка, словно старый гриб, бедные лохмотья покрывали ее, и Рогнеда тотчас узнала в ней нищую, которой часто, во имя Перуна, подавала милостыню. Смиренно стояла старуха пред княгинею, опершись на толстую клюку, а глаза горели у ведьмы словно у ястреба, когда он увидит голубицу белую… Несколько минут в тереме продолжалось молчание…
Наконец ведьма прервала молчание первая и проговорила Рогнеде сиповатым голосом:
– Знаю я, княгиня, кручину твою и по первому призыву тотчас поспешила в палаты великокняжеские… Светло в красиво в палатах твоих, парча и золотые ткани на ложе твоем, а все сердечку твоему невесело, мысли мрачные бродят в головушке и одно только мщение… оно принесет тебе отрадушку… Так пел под окном твоим вещий Баян, и пел он княгиня, правду сущую…
Загорелось, словно зарево, лицо Рогнеды, она бросила к ногам зловещей старухи горсть золота и проговорила едва внятным голосом:
– Никогда не прибегала я к чарам и колдовству, никогда мысль о страшном чернобоге не входила мне в голову, теперь я готова испытать все, только раскрой мне судьбу мою и покажи мне силою заклинаний твоих, что я должна делать… должна ли мстить или покориться своей участи?..
Спрятала старуха проворно золото, низенько поклонилась Рогнеде и молвила:
– Прикажи, княгиня, своим красным девушкам принести сулеечку студеной воды, чтобы почерпнули, красные, ту воду прямо из батюшки – широкого Днепра и чтоб черпали они ее не правой рукою, а левою…
Махнула Рогнеда белоснежной рукой, и две девицы красные, что стояли у резных дверей, по знаку княгини скрылись. Прошел час… и красные снова явились в светлицу с большим сосудом чистого серебра, а в сосуде том была водица студеная; принимала сосуд тот старуха зловещая, ставила его чинно на дубовой стол, вынимала связку диковинных корней и припасы разные… Разложивши все по порядку на стол, она сказала Рогнеде:
– Готовы, княгиня, все снадобья, но время еще не пришло начинать волхвование, не настал еще полуночной час… не прикажешь ли пока вещему Баяну потешить тебя сладкой песенкой?.. Авось она прогонит твою грусть-кручинушку.
Согласилась княгиня на предложение старухи, и ведьмы в тереме как не было…
Сидит Рогнеда у растворенного окна, под окном раздается песня Баяна вещего, сильно звучат золотые струны на струменте диковинном, а княгиня ту песенку слушает.
Баян поет
Порхает думка-невидимка и туда и сюда: с открытого чела Баянова на белоснежную грудь княгини-красавицы, а с белоснежной груди красавицы на Баяново чело…
34