На протяжении тех лет, когда Маргарет была «заднескамеечником», то есть рядовым депутатом, она поначалу не блистала какой-то особой оригинальностью. В некоторых сферах по ее высказываниям можно было угадать, какие позиции она будет занимать в будущем, в других же сферах она удивляла.
Между такими понятиями, как «превентивный» и «репрессивный», или «властный», она выбирала второе. Она участвовала в работе комиссии, на которую была возложена обязанность рассмотреть вопрос об уместности возврата к практике телесных наказаний, отмененной лейбористами. Маргарет явно принадлежала к «партии розог и кнута», к «партии сурового палочного режима». Она чувствовала, что «совпала по фазе» со старыми военными, входившими в состав комиссии. В свое время, обучаясь в паблик скулз или в Сандхерсте, они получали хорошие порции ударов розгами, наносимых зачастую руками их же товарищей, и от этого не умерли. Маргарет выступила за введение телесных наказаний, потому что, по ее мнению, «против некоторых молодых людей, получающих удовольствие от проявлений насилия, совершаемого ради насилия, против некоторых юных преступников, предстающих перед судами, столь ожесточенных, столь порочных и столь аморальных, только применение жестокого наказания и может быть эффективным». Всякая иная форма наказания, по ее мнению, может быть воспринята как проявление слабости, как некая форма снисходительности, которая не так уж далека от «благожелательного благословения», то есть от попустительства. Разумеется, эта битва была проиграна заранее. Только четверть депутатов-тори проголосовала за то, чтобы вновь ввести розги в качестве наказания в уголовный кодекс. Закон был похоронен. Но зато теперь всем стало известно, что Мэгги на стороне закона и порядка.
Маргарет также отличилась и в ходе дебатов по вопросам, связанным с бюджетом. Она обожала «рыться» в государственных расходах, разоблачать расточительство и разбазаривание средств, говорить о недостатках государственной службы. Во время рассмотрения бюджета она поддерживала канцлера Казначейства, но «пожелала ему мужества и силы духа в общении с его помощниками из Казначейства». Она констатировала, что «после полутора лет парламентской жизни» ее более всего занимала «степень мастерства при расходовании государственных денег и при совершении государственных расходов». «Мы охотимся за сотнями тысяч фунтов, но даем утечь миллионам». Далее она добавляла: «Самое худшее — иметь видимость контроля при полном отсутствии средств или орудий контроля». В этой Маргарет уже проглядывал образ «Железной леди», той, что безо всяких угрызений совести будет беспощадно урезать расходы на общественные нужды.
Зато в вопросах, связанных с Европой, ничто не позволяло угадать в Маргарет ту непреклонную защитницу национальных интересов Англии, которой она станет. Кстати, в мемуарах она признает, что сильно изменилась: «Я прежде всего рассматривала ЕЭС в плане торговли <…>. Сегодня я полагаю, что генерал де Голль был гораздо прозорливее нас». Правда состоит в том, что в то время вопрос о вступлении в Общий рынок был чрезвычайно важен для Соединенного Королевства. Это был грандиозный замысел, мечта! Макмиллан поставил на карту все доверие своих избирателей. В 1961 году он подал официальную заявку о вступлении и с нетерпением ждал ответа Франции, долго водившей его за нос и заставлявшей ждать ответа. Маргарет поддерживала идею о том, чтобы Англия следовала этим путем безо всяких оговорок. Она констатировала прогрессирующее ослабление связей Англии со странами Содружества, вроде бы символически очень сильных, но в экономическом смысле постоянно ослабевавших. Она отмечала также, что некоторые из руководителей стран третьего мира, всякие Кваме Нкрумы и Кениаты, на самом деле являлись врагами западных ценностей. Колониальный пыл, владевший ею в юности, уступил место реализму. Она еще не побывала в Соединенных Штатах и еще не пала под действием чар «великих просторов». Она тогда полагала, что будущее королевства тесно связано с континентом, и говорила об этом без обиняков: «Суверенитет сам по себе — не цель. Нехорошо быть независимым и одиноким, если это влечет за собой крушение нашей экономики и утрату нашего влияния». Она приняла структуру европейского «здания» и даже возлагала на нее определенные надежды.