Буридан и его друзья исчезли.
В ту секунду, когда жандармы министра, откликнувшись на сигнал, поднимались по лестнице, Ланселот Бигорн, появившись позади братьев д’Онэ, обхватил Готье за плечи и втолкнул его в третью, самую дальнюю комнату, и на крик «Вперед!», изданный Гийомом и Рике, ответил другим:
– Отступаем!
Буридан, обернувшись, в один миг оценил ситуацию. В тот же миг король и император, схватив юношу за руки, потащили его к двери.
– Раз уж ты осел, – проговорил Гийом, – и способен всю жизнь колебаться между Мариньи и нами…
– Буридан, еще немного – и мы точно заплачем, – поддержал товарища Рике. – Похоже, лицо этого Иуды Мариньи нравится тебе гораздо больше, чем столь приятные физиономии твоих старых друзей. Ты просто упрямый осел, Буридан.
– Иа! – радостно подтвердил Бигорн.
Искатели приключений отступили в зал, где Бигорн уже активно поработал. Заперев дверь на засовы, Ланселот придвинул к ней громадный сундук, на который начал наваливать всевозможную мебель.
– Вот укрепления, – сказал он, – вот осадная провизия. А это наш путь к отступлению.
Говоря так, он последовательно указывал на сиденья – огромные дубовые кресла, которые, будучи нагроможденными одни на другие, действительно образовали неприступную стену; затем на стол, куда он перенес все, что нашел в доме из еды, а именно: хлебцы, бесчисленное множество кувшинов с вином, хорошо проваренный кусок оленины и несколько тушек птицы, которые на деньги прево Бигорн купил уже поджаренными на Гусиной улице. Затем, наконец, он подвел товарищей к окну и продемонстрировал уже привязанную длинную веревку, по которой Филипп и Готье поднялись со двора.
Улыбнувшись, Буридан положил на стол с провизией свою окровавленную шпагу и тотчас же принялся помогать Бигорну подтаскивать к двери мебель.
Филипп опустился на стул, внешне безразличный ко всему, что происходило вокруг.
В едином спонтанном порыве Готье, Гийом и Рике повернулись к столу с едой и напитками, издав тройной вопль радости.
– Мы только что трапезничали, – сказал Готье, – но это не повод для того, чтобы не испытывать голод.
– И серьезный повод для того, чтобы испытывать жажду, – заметили двое других.
И тогда, пока Бигорн и Буридан возводили деревянную стену, пока за дверью разносились резкий и хриплый голос отдающего распоряжения Мариньи и восклицания жандармов, и пока раздавались первые глухие удары, Гийом методично отбил горлышко бутылки и наполнил кубки; Готье ощипывал гуся и, обнаружив под рукой шпагу Буридана, начал использовать ее в качестве ножа.
Покончив с работой, к друзьям присоединились и Буридан с Бигорном.
– Когда ж вы вышибете эту чертову дверь?! – ревел Мариньи.
– Эй, Бигорн, ты заслужил бедрышко, – вскричал Готье. – Буридан, возьми это крылышко. Что до моего брата Филиппа, то его питает любовь.
Буридан голоден не был, но его мучила жажда, что он и доказал. Бигорн же принялся уничтожать бедро, ворча:
– Клянусь святым Варнавой, у меня и так уже живот, что та бочка; но, поскольку неизвестно еще, когда нам доведется отужинать, то, полагаю, будет благоразумнее отобедать дважды.
– В полночь, – промолвил Буридан, – нам нужно быть в особняке Валуа, не забывайте.
– Черт возьми! – воскликнул Готье. – Я это тем более не забуду, что на этот вечер у меня было назначено свидание с Аньес Пьеделе.
– Клянусь достопочтенным кюре из Сент-Эсташа, мы там будем! – сказал Бигорн.
– Мертвые или живые! – добавил Гийом.
– А что – логично! – заметил Рике. – Так как в полночь нам нужно быть в доме Валуа, а живыми мы отсюда вряд ли выйдем, мы отправимся туда мертвыми. Что ты на это скажешь, Буридан, бакалавр чертов, который защитил бы и докторскую по логике, дай тебе королева Маргарита еще немного времени?
Дверь наконец слетела с петель, и за нагромождениями укреплений возникли разъяренные лица осаждавших.
– Господа, – проговорил Буридан, подходя ближе.
По жесту Мариньи жандармы смолкли.
– Господа, – продолжал Буридан, – мои друзья и я, мы советуемся по поводу тех встреч, на которые мы приглашены этим вечером. Окажите услугу: помолчите пару минут, а то вы так истошно орете, что мы едва друг друга слышим.
Люди Мариньи разразились гневными воплями, к коим примешивались оскорбления, которые, приведи мы их в тексте, современный читатель нам бы вряд ли простил, разве что если бы мы использовали латынь или греческий.
– Такого и на ярмарке в Ланди не услышишь! – присвистнул Гийом.
– И даже на свином рынке, когда в бурлящие котлы бросают поросят с отрубленным окороком, или евреев, у которых отняли все их золотые экю.