Какое-то время я пребывала в таком счастливом положении при королеве моей матери, когда случилось сражение при Монконтуре [244]. Мой брат герцог Анжуйский, сообщив об этой новости и всегда стремясь находиться при королеве, нашей матери, испросил разрешения начать осаду Сен-Жан-д’Анжели [245], а также посчитал, что при этой осаде будет уместно присутствие короля и королевы [246]. Королева, желая видеть его еще сильнее, чем он ее, сразу же решила отправиться в путь, сопровождаемая только обычной свитой, в числе которой была и я. Я поехала с огромной радостью, не подозревая о несчастье, которое приготовила мне Фортуна. Слишком юная и неопытная, я и не думала, что кто-то помешает моему благополучию! Мысль о том, что счастье, коим я наслаждалась, будет постоянным, придавала мне уверенности и не позволяла сомневаться, что что-либо изменится! Однако завистливая Фортуна, которая не могла позволить, чтобы мое успешное положение оставалось долго, приготовила мне большую [34] неприятность по прибытии, в то время как я ожидала получить благодарность за верность, которую я проявляла, оказывая услугу моему брату.
С тех пор как отбыл мой брат, он приблизил к себе господина Ле Га [247], который настолько подчинил его себе, что брат видел все только его глазами и говорил только его устами. Этот дурной человек, родившийся, чтобы творить зло, неожиданно заколдовал его разум и заполнил его тысячью тиранических мыслей: любить нужно только самого себя, никто не должен разделять с ним его удачу – ни брат, ни сестра, а также иными подобными наставлениями в духе Макиавелли [248]. Они завладели разумом герцога Анжуйского и были применены им на практике. После нашего приезда и первых приветствий моя мать начала хвалить меня брату, говоря ему, сколько преданности по отношению к нему я проявила у нее на службе. На что он неожиданно холодно ответил ей, что все это легко объяснить, ибо он сам очень просил меня об этом, а осторожность не позволяет использовать такие услуги постоянно, и то, что кажется необходимым сейчас, становится вредным в иное время. Когда королева спросила, почему он говорит так, он увидел, что настал час воплощения его идеи погубить меня. Он ответил, что я становлюсь красивой, а герцог де Гиз хочет просить моей руки, и его дяди весьма надеются женить его на мне [249]. И если я начну оказывать господину де Гизу знаки [35] внимания, то можно опасаться, что я буду пересказывать ему все услышанное от нее, королевы; королеве также хорошо известны амбиции дома Гизов и то, сколько раз эта семья переходила нам дорогу. В связи с этим будет наилучшим, если королева перестанет отныне говорить со мной о делах и мало-помалу прекратит доверительные отношения.
В тот же вечер я ощутила последствия этого пагубного совета и перемены в королеве моей матери. Она опасалась вступать со мной в беседу при моем брате, а заговорив с ним, приказала мне трижды или четырежды отправляться спать. Я дождалась, когда он покинул ее покои, а затем, подойдя к ней, начала умолять ее сказать мне, что совершила я к своему несчастью или по незнанию, вызвавшее ее неудовольствие. Вначале она не пожелала мне ответить, но в конце концов сказала: «Дочь моя, Ваш брат мудр, и не нужно держать на него зла. То, что я Вам скажу, – только ко благу». Тогда она рассказала мне все, приказав отныне не говорить с ней больше при моем брате. Эти слова так же сильно отразились в моей сердце, как и те первые, которыми она выразила ко мне свою милость и от которых я была счастлива. Я попыталась, не упуская ничего, представить ей свою невиновность: я никому не говорила о замужестве, и меня никогда не посвящали в этот замысел, иначе я сразу бы известила о том королеву. Я ничего не добилась. Впечатление от слов моего брата было для нее настолько сильным, что разум ее не воспринимал ни доводов, ни правды. Видя это, я сказала ей, что чувствую больше горечи не от потери ко мне благорасположения, а от его приобретения; и что брат лишил меня милости, которую прежде оказал и каковую я не заслужила, осознавая, что была ее тогда недостойна. Но немилость эта случилась не по моей вине, а по надуманной причине, которая является ничем иным, как плодом фантазии. Я заверила ее, что запомню на всю жизнь урок, который сделал мне мой брат. Королева разгневалась на меня, приказав мне вести себя при нем как ни в чем не бывало.
С этого дня ее благоволение ко мне стало уменьшаться. Делая из своего сына идола, она потакала ему во всем, что он желал от нее. Тоска проникла в мое сердце и завладела всеми уголками души, ослабив мое тело, и вскоре у меня случилось заражение от дурного воздуха, поразившего армию. В течение нескольких дней я тяжело болела – у меня открылась нескончаемая лихорадка и крапивница (pourpre), болезнь, которая распространилась [36] тогда повсюду и унесла двух первых медиков короля и королевы – Шаплена и Кастелана, подозревавших во всем пастухов, наживавшихся на продаже скота [250]. Мало кто из пораженных этим недугом избежал подобного исхода. Мне было настолько плохо, что королева моя мать, знавшая одну из причин болезни, не упускала возможности помочь мне и брала на себя труд навещать меня в любое время, пренебрегая опасностью заразиться, что очень облегчало мое положение. И наоборот, двуличие моего брата только увеличивало мои страдания, поскольку он, совершив столь большое предательство и проявив такую неблагодарность, день и ночь не отходил от изголовья моей кровати, заботясь обо мне так трогательно, как было во времена наших с ним наилучших отношений. Я же помнила о требовании королевы-матери молчать в его присутствии и отвечала на это лицемерие только вздохами; и подобно Бурру в присутствии Нерона, умершему от яда, который дал ему тиран [251], давала ему понять, что единственной причиной моего недуга является инфекция, привнесенная поставщиками, и зараженный воздух. Господь был милостив ко мне и уберег от опасности. Через пятнадцать дней, когда армия снялась с позиций, меня отправили на носилках; и каждый вечер перед сном мне наносил визит король Карл, который брал на себя труд вместе [37] с благородными придворными кавалерами переносить меня на приготовленное ложе.
244
10. Битва при Монконтуре (провинция Пуату), состоявшаяся 3 октября 1569 года, закончилась полным разгромом гугенотов во главе с адмиралом Колиньи и их немецких и нидерландских союзников. Католическими войсками командовали герцог Анжуйский и маршал де Таванн.
245
11. В стремлении развить успех после Монконтура, королевские армии 16 октября 1569 года начали осаду важной гугенотской крепости Сен-Жан-д’Анжели, защищавшей подступы к Ла-Рошели, тогдашней гугенотской «столицы», однако застряли под ее стенами до 2 декабря. Екатерина Медичи, понимая, что война затягивается и у гугенотов появляется надежда взять реванш, начала переговоры о мире с королевой Наваррской Жанной д’Альбре, находившейся в Ла-Рошели, послав к ней дипломата Мишеля де Кастельно. Итоговые мирные соглашения, положившие конец Третьей гражданской войне, были подписаны в королевской резиденции Сен-Жермене 8 августа 1570 года.
247
13. Луи де Беранже, сеньор де Ле Га (Le Guast, иногда встречается написание Du Guast – Дю Га; в отечественной литературе часто присутствует ошибочная транскрипция – Легаст) (ок. 1545-1575) – капитан гвардейцев Генриха Анжуйского и один из его фаворитов. Смертельный враг Маргариты.
248
14. Макиавелли Никколо (1469-1527) – итальянский политический мыслитель, писатель и историк. Видел главную причину бедствий Италии в ее политической раздробленности, преодолеть которую способна лишь сильная государственная власть («Государь», 1513). Ради упрочения государства считал допустимыми любые средства. Отсюда термин «макиавеллизм» для определения политики, пренебрегающей нормами морали. Судя по этому фрагменту мемуаров, Маргарита, несомненно, была знакома с сочинениями флорентийца. См.: Эльфонд И. Я. Макиавелли, макиавеллизм во Франции второй половины XVI века // От средних веков к Возрождению. Сб. в честь проф. Л. М. Брагиной. СПб., 2003. С. 287-301.
249
15. В октябре 1569 года начался роман Маргариты с Генрихом де Гизом, а весной 1570 года об этом заговорил французский двор. Однако Гизы никогда не делали официальной попытки просватать Маргариту, хотя дяди герцога – кардинал Шарль Лотарингский (1525-1574) и Клод Лотарингский, герцог д’Омаль (1526-1573) – старались подготовить почву для начала брачных переговоров и внимательно следили за отношениями влюбленных.
250
16. Надо полагать, речь идет о поставках в армию мяса больных животных. В одном из своих писем Екатерина Медичи подтверждает серьезную болезнь дочери осенью 1569 года.
Жан Шаплен – первый медик короля, Оноре Кастелан – врач Екатерины. Жак-Огюст де Ту пишет, что оба они были друзьями, довольно известными в медицинском мире, и «умерли в один и тот же час, в одном и том же доме, от одной и той же болезни». См.: Thou de, J.-A. Histoire universelle. T. V. Londres/Paris, 1734. P. 658-659.
251
17. Тацит. Анналы. Кн. XIV. Гл. 51; Бурр – Секст Афраний Бурр (? – 62 н. э.) – римский военачальник и государственный деятель, префект претория во время правления императора Нерона. Умер от опухоли в горле, возможно, от рака. В литературе весьма популярной была версия об отравлении: Нерон якобы под видом лекарственной мази для нёба передал ему яд.
Нерон – Тиберий Клавдий Друз Нерон Германик Цезарь (37-68 н. э.), римский император (54-68), сын патриция Гнея Домиция Агенобарба, и Агриппины Младшей, дочери полководца Юлия Цезаря Германика, племянника и приёмного сына императора Тиберия. Был усыновлён императором Клавдием, женившемся на его матери. «Традиция, идущая от сенаторских кругов, рисует его как тирана, наделяя чертами преувеличенной, легендарной жестокости» (Словарь античности. М., 1994. С. 378).