В письме сыну Ширах писал, что такой жары в Берлине не было с 1865 года. Можно поверить. Ширах много читает, и все газеты, выдаваемые заключенным, прочитывает от и до. Очень любит разгадывать кроссворды. Как только получает газету, сразу же садится за кроссворд и с нетерпением ждет следующий. Много знает и этим гордится, что видно из его писем сыновьям.
Заключенные каждый день получают четыре газеты на немецком языке: “Нойес Дойчланд”, “Ди Вельт”, “Дер Тагес Шпигель” и “Франкфуртер Альгемайне Цейтунг”. Кроме того, цензоры каждую субботу выдают им религиозную газету. Заключенным выдают также тетрадки для записей, которые по окончании уничтожают.
Июль — наш очередной месяц несения караульной службы в Шпандау. На заседаниях будет председательствовать советский директор. Для меня это значит, что я не могу уйти в отпуск, так как придется ездить в тюрьму каждый день. В мои обязанности входит всюду сопровождать директора на работе — ему постоянно нужен переводчик.
Июль оказался жарким не только в прямом смысле. Кроме каждодневных дел в Шпандау приходилось присутствовать на многочисленных протокольных встречах. Вспоминается прием у главного французского контролера Берлинского Центра воздушной безопасности майора Жосса. За столом встретились с Хартманом. Он, оказывается, дружит с главным английским контролером майором Нисбетом, который уходит в отставку и уезжает в Англию. Когда мы расселись на веранде за огромным столом, обильно уставленным яствами, Хартман пошутил, что это напоминает ему нашу тюрьму.
14 июля французы пышно отметили свой национальный праздник — День взятия Бастилии. Был парад и большой прием. Складывается впечатление, что Берлин живет не своей жизнью, а жизнью союзников, победителей. Немцев, как таковых, будто и нет.
В середине июля приезжал инспектировать тюрьму наш военный комендант генерал Чамов. По-прежнему держалась невероятная жара. Я думала, что просто умру в своей парадной форме. Прежде с комендантом всегда приезжал его адъютант Юрий Коровкин, хорошо знающий немецкий, и мое присутствие было формальным. На этот раз генерал приехал без Юры, и мне пришлось сопровождать его.
Входим в камеру Гесса. Он стоит навытяжку — длинный, худой, как скелет. Ему 65 лет, а выглядит на все сто. На вопросы генерала отвечает отрывистым “нет”. Когда мы вышли из его камеры, я почувствовала огромное облегчение. Хотя мое начальство считает, что я женщина без нервов, я никак не могу в присутствии Гесса избавиться от чувства какой-то опасности.
Затем мы заходим поочередно в камеры Шпеера и Шираха. Эти улыбаются, здороваются первыми, как и предусмотрено Уставом. По всей видимости, они любят дни инспектирования: все-таки новые люди, какое-то разнообразие в их монотонной жизни. В ответ на вопросы о жалобах благодарят и отвечают, что жалоб нет, вопросов тоже нет. Ширах доволен, что русские дают черный хлеб, а то американцы совсем закормили белым, это вредно для его желудка. Просит инспектирующего, чтобы вместо ячменного кофе, который он не может пить, давали чай. При организации питания заключенных в наш месяц мы старались соблюдать только минимум калорийности. В отличие от западников — никаких деликатесов. Мы никогда не покупали натуральный кофе, а только эрзац. Во время нашего месяца заключенные всегда просят не мыть кружки, чтобы сохранить по краям настоящий кофе, оставшийся от французского месяца.
После ремонта камерный блок выглядит светлым, стены выкрашены белой краской, как в больнице. Пол натерт так, что в дни цензуры я боюсь поскользнуться на своих шпильках. Стараюсь идти быстро, чтобы успеть за широко шагающим Хартманом.
Последний раз во время цензуры не вручили Гессу письмо от жены, так как все оно было посвящено похоронам бывшего нацистского писателя Ганса Гримма. Ильзе Гесс вспоминала прежние встречи с Гриммом, его дружбу с Гессом. Тесную дружбу с нацистским писателем поддерживал сын заключенного. Последний роман Ганса Гримма “Народ без пространства” я, к сожалению, не читала. Хартман читал и много мне о нем рассказывал. Хартман не возражал, когда я предложила это письмо заключенному не вручать. Странно, но мнение о своем коллеге мне приходится пересматривать. И не в лучшую сторону. Все потому, что последнее время Хартман стал менять свое объективное отношение к заключенным: он вдруг начал жалеть их, призывал проявлять снисходительность.