Затем Пибрак осторожно вытащил пробку — при этом блеснул маленький луч света — и сказал принцу:
— Смотрите!
Генрих прижался глазом к отверстию и замер, ослепленный представившимся ему зрелищем. Маргарита Валуа сидела лицом к принцу перед большим зеркалом полированной стали. Две хорошенькие камеристки причесывали ее. Генрих слышал много рассказов о красоте Маргариты, но то, что он увидел, значительно превосходило все его ожидания. Принцесса показалась ему такой красивой, что в нем одновременно вспыхнуло два желания: одно — стать лицом к лицу с герцогом Генрихом Гизом, имея в руках шпагу, а в зубах кинжал; другое — свернуть шею этому болтуну Маликану, который делал столь компрометирующие намеки на отношения Генриха Гиза с этой дивной красавицей.
Появление нового лица в комнате принцессы отвлекло Генриха от созерцания красоты Маргариты. Этим новым лицом была женщина, которая казалась олицетворением страсти, энергии и властолюбия. То была сама Екатерина Медичи, пред которой, трепеща, склонялась вся Франция.
Видно было, что королева находилась в сквернейшем настроении.
Она кисло сказала дочери:
— Хорошо быть такой молодой и красивой, как вы, милочка! По крайней мере, можно не думать с утра до вечера ни о чем, кроме туалетов!
— Когда я стану королевой, — с очаровательной улыбкой ответила Маргарита, — тогда я буду вмешиваться в политические дела, а пока…
— Ты скоро станешь королевой, дочь моя!
Принцесса вздрогнула, улыбка сразу сбежала с ее лица.
— Но это еще не решено, надеюсь! — сказала она.
— Это решено, — возразила мать. — Так хочет политика!
Принцесса сильно побледнела и взволнованно сказала:
— Значит, мне придется выйти замуж за принца Наваррского? Да ведь это какой-то мужлан, недотепа, пастух, от которого разит чесноком и луком!
— Дурочка! — шепнул Генрих.
— Значит, придется жить в Нераке, — продолжала Маргарита, — в старом, развалившемся замке, где дует изо всех дверей и крыша протекает?
— На те деньги, которые принц получит в виде твоего приданого от короля, — холодно возразила королева, — он будет в состоянии заново перестроить замок!
— Жить в Нераке, среди неотесанного мужичья, слушающего проповеди! — продолжала отчаиваться принцесса.
— Тебе построят там хорошенькую католическую церковь! — возразила королева.
— А главное, я уверена, что этот наваррский остолоп совершенно не понравится мне!
— Ну, не скажи, милая! Если он похож на своего отца, то он очень понравится тебе!
«Черт возьми! — подумал Генрих. — Не хуже же я Генриха Гиза?»
— Я получила письмо от королевы Наваррской, — продолжала Екатерина. — Она пишет, что через пять-шесть недель приедет в Париж с сыном…
— Ваше величество! — сказала Маргарита. — Я подчинюсь политической необходимости, раз мой брак с принцем Наваррским кажется вам таковой. Но я буду очень благодарна, если до той поры вы не будете говорить со мной ни о наваррской королеве, ни о ее сыне, одевающемся, вероятно, в мужицкий камзол грубого сукна!
«Не беспокойся, милочка! — подумал Генрих. — Я разоденусь в шелка, а тогда… посмотрим!»
Дверь открылась, и вошел паж. Это был Рауль, который перед тем провел наших героев к Пибраку.
— Что тебе, крошка? — спросила его королева.
— Ваше величество, — сказал Рауль, — мессир Рене хочет видеть ваше величество.
Угрюмое лицо королевы сразу просветлело.
— Так он приехал? — радостно сказала она. — Веди его сюда, Рауль!
Паж приподнял портьеру, и вошел Флорентинец.
Рене был в ужасном виде: запыленный, истерзанный, весь какой-то помятый.
— О господи! — вскрикнула королева Екатерина. — Что с тобой, Рене? Откуда ты?
— Из тюрьмы, ваше величество!
— Из тюрьмы?
— Да, ваше величество, трудно поверить, что в сорока лье от Парижа два провинциальных дворянина и кабатчик осмеливаются напасть на человека, находящегося под вашим покровительством, осмеливаются свалить его на пол, обыскать, связать по рукам и ногам и бросить в погреб, где он чуть-чуть не умер от голода и жажды!
— Эти господа, вероятно, не знали твоего имени!
— Я назвал им себя, грозил вашим царственным гневом, но они ответили мне презрительным смехом и ударами.
— Ты можешь быть спокоен, Рене, — сказала королева, глаза которой вспыхнули пламенем злобы и ненависти. — Ты будешь отомщен, а эти господа повешены!
Принц не был трусом, но при этом обещании почувствовал, что волосы слегка шевелятся у него на голове.