Белая Маргаритка (Алина)
Тот день сорвал с лица сестры улыбку, смял ее, будто испорченный лист, и закинул на затворки души, где ее было не отыскать во тьме, что постепенно охватывала разум Евы. Ее болезненно бледное лицо с застывшим в глазах шоком никак не шло у меня из головы еще несколько недель после того, как мужчина, преисполненный жалости, сообщил, что наши родители погибли в автокатастрофе. Дебютное выступление Евы на публике. То, ради чего отец прервал свою командировку и мчался домой, в родной Львов, посреди ночи, пока мама спала рядом на пассажирском сидении. Сестра все уговаривала их не ехать, не тратить время на такую ерунду, но я втайне позвонила маме и сказала, что они обязаны быть там, поддержать старшую дочь, ведь видела, как важно это было для сестренки. Именно я все испортила. Ева обнимала меня, прижимала к себе и все без устали твердила, что все наладится, что кошмар кончится, что мы есть друг у друга, и боль - это не навсегда. Я смотрела ей в лицо и улыбалась, тепло, сдерживая слезы, и не верила ни единому слову. Сестра никогда не умела лгать, не умела утешать окружающих. Она была слишком ранимой и винила себя в смерти родителей, ведь именно ради ее выступления те сорвались и со всех ног неслись домой. Только я знала правду, которая разбила мое сердце на тысячи осколков, но не могла поделиться ею. Не могла позволить Еве еще больше ненавидеть себя саму за то злосчастное выступление, которое незамедлительно отменили, а главную актрису сняли с роли из-за несоответствия требованиям. Почему-то я не могла плакать. Сестру разрывала боль изнутри, и это отражалось на ее внешнем виде. Ева отказалась от еды, спряталась за своим растерзанным сердцем и не позволяла даже мне пробраться через стену, что внезапно отделила ее от окружающих. Внезапно я оказалась перед огромной пропастью, разлученная с самым дорогим мне человеком, оставленная наедине со своим горем. Десятилетняя девочка, которой в момент пришлось стать взрослой и взять опеку над старшей сестрой, которую, в отличие от меня самой, случившееся надломило. Казалось, июльский день, сделавший нас сиротами, превратил меня в кого-то иного, а вот сестру уничтожил, растоптав окончательно. Стеснительная, робкая Ева превратилась в замкнутое подобие себя прежней, которое за день могло не проронить ни слова, и я следовала за ней, словно тень, силясь вернуть к жизни. Каждый день я просыпалась с мыслью о том, что именно я разрушила жизнь сестры, уничтожила все, чем она так дорожила, и не могла дать ей того, в чем она так нуждалась. Я смотрела на нее, блуждающую среди своих демонов, которые пели ей приторные баллады и тянули за собой все дальше в омут, но только и могла, что улыбаться. Как же это раздражало. Маленькая девочка, винившая себя во всем, прилепила к лицу улыбку, словно пришила уголки губ к ушам, и без конца улыбалась, что бы ей ни говорили. Окружающие твердили, что сильная, что стойко борюсь за то, что у меня еще осталось, а мне смеяться хотелось от этого бреда. Я не была сильной. Я всего лишь продолжала улыбаться ради сестры, которую больше не знала. Ева перестала ходить в школу, поссорилась со всеми друзьями, оттолкнула каждого, кто пытался влезть в маленький иллюзорный мирок, который она выстроила в своей голове. Даже меня, свою сестру, туда не пускала. Я приходила каждый день. То и дело стучалась в стальные двери, кричала, плакала, умоляла ее вернуться, но Ева не слышала меня. Там не было места девочке, упрашивающей родителей приехать на выступление обожаемой старшей сестры, которой я гордилась всю жизнь. Не было места для человека, разрушившего все. И я была бы рада бежать от себя самой. От правды, от реальности, но она настигала меня, где бы я ни находилась. Гонки с ветром были так же бессмысленны, как и попытки вернуть сестру к жизни. Я ломилась сквозь стену, разбивая руки в кровь, но она от этого становилась все толще и тверже, а силы постепенно покидали меня. Я смотрела в глаза каждому, кто заходил к нам выказать свое сочувствие. Улыбалась, но видела в них лишь жалость и радость от того, что их минула подобная участь. Никто не понимал, что чувствовали мы с Евой. Им было не дано понять. Я и не ждала. Просто делала все возможное, чтобы моей улыбки хватало, и они не решили трогать сестру. Мне исполнилось одиннадцать, а Ева все сидела взаперти, витая где-то на границе реальности и фантазий. Когда я пыталась говорить с ней, она смотрела пустым взглядом куда-то вдаль и кивала, будто понимает, но я знала, ее разум был слишком далеко от меня, кровати, на которой та сидела, комнаты в одном из новеньких районов Львова, куда мы переехали жить к тете, и вообще планеты Земля в целом. Ее сознание бороздило просторы космоса, знакомилось с новыми цивилизациями, училось чему-то непостижимому. Но я неустанно приходила в ее комнату и говорила, говорила не замолкая. В надежде, что, когда-нибудь, она очнется от своего сна. Желтые хрустящие листья под ногами сменились белым покрывалом снега, а после лужами и ливнем, слезами небес. Цветы вновь распускались, мир оживал, в город пришла весна. И, будто по волшебству, сестра выплыла из своих фантазий и впервые осмысленно посмотрела на меня за много месяцев. Она все еще была болезненно бледной, ее глаза слезились, а руки тряслись, но она обняла меня, прижала к себе и просила прощения за столько долгое отсутствие. Тогда я впервые сорвала раздражающую улыбку со своего лица и обнажила истинные эмоции. Страх, боль, одиночество. Все это полилось слезами и криком, который я даже не пыталась заглушить. Ева сжимала меня в своих объятьях, гладила по голове и приговаривала, что больше никогда и никуда не денется от меня, что теперь я в безопасности, и она не позволит мне брать ответственность за все самой. И я поверила ей. Передала в ее руки тяжесть решений, что принимала сама, и вновь стала маленькой девочкой, сестренкой, что улыбнется, когда Еве станет слишком тяжело и больно, и окажется рядом в любой момент. Жизнь завертелась в сумасшедшем ритме. Я только и успевала, что привыкать к переменам. Ева слишком уж скоро скинула с себя оковы, так долго бередившие ее душу, и расправила крылья. Она все еще была моей сестрой, стеснительной, милой, добродушной, закрытой, но она больше не пряталась, а неслась навстречу своему будущему, будто пытаясь доказать что-то самой себе. В ее жизнь постепенно начали входить новые люди, которым Ева нехотя, но открывала свое сердце, и я искренне радовалась, смотря, как она оживает. Если бы я только знала, к чему это приведет. Если бы только могла остановить это... Но тогда, одиннадцатилетняя Алинка, маленькое солнышко, кидающее теплые лучи в жизнь обожаемой старшей сестры, и не догадывалась, сколько всего ждет их обеих. И что сама она не раз пожалеет о том, что отпустила Еву в одиночестве покорять вершины, которые были ей совсем не по зубам.