- Ура! – обрадовалась я, - Наконец-то и я поучаствую.
Марина потянулась ко мне и прикоснулась губами к моим губам. Я провела кончиком языка по ее нижней губе, и она судорожно вздохнула и впилась в мои губы ненасытным и почти болезненным поцелуем. Это было здорово, совсем не так, как с Русланом, по-другому, но здорово. Я приоткрыла губы к ней навстречу, и когда она сделала то же самое, проникла в ее рот языком. Марина отреагировала с бурным воодушевлением, наши языки переплетались, и мы не могли оторваться друг от друга еще пару минут.
- Вау, - сказала Марина, когда мы, наконец, остановились.
- Да, хорошо было, - согласилась я.
Я раскрутила бутылку и попала на Руслана. Меня это обрадовало, потому что после бури эмоций хотелось чего-то попроще и попривычней. Я думала, что мы просто чмокнемся в губы и пойдем дальше, но Руслан зачем-то решил устроить целое представление с языками и напускной страстью.
- А со мной не так целовался, - недовольно пробурчала Марина, - Это нечестно. Требую равноправия.
Руслан рассмеялся и крутанул бутылку так сильно, что она чуть не улетела. Казачок.
- Ты тоже требуешь равноправия? – спросил его Руслан.
Саша не ответил, только посмотрел на него долгим внимательным взглядом, раскрутил бутылку и сам остановил ее в тот момент, когда она указывала на меня.
- Вот это – равноправие, - сказал он.
У меня сердце замерло, я даже дышать боялась. Мне так этого хотелось, и при этом было необъяснимо страшно. Понравится ли мне? Понравится ли ему? Никогда раньше я не задавалась такими вопросами перед банальным поцелуем. Казачок потянулся ко мне и прикоснулся губами к моим губам. Только я приготовилась к поцелую и закрыла глаза, как он вернулся на место. Все, что я успела почувствовать – запах табака и легкое прикосновение. Как будто ничего и не было.
- И это всё? – не удержавшись, спросила я разочарованно.
Саша смутился:
- Я… это… Не знаю же, как ты… Не хочу, чтобы… Короче, сама решай. Как ты захочешь.
Я раскрутила бутылку и остановила так, чтобы она указывала не него. И поцеловала его так, как хотела я – медленно, глубоко и обстоятельно, до дрожи в ногах, до головокружения. И мне всё еще было страшно, но хотелось еще – как на аттракционах в далеком детстве, когда сердце уходит в пятки, и ты хочешь, чтобы это ощущение длилось вечно.
Марина
Похороны мамы Руслана третьего июня. Я рыдаю так, словно она была моей мамой. Я бы очень хотела, чтобы она была моей мамой. Я уверена, что она самая умная и добрая женщина в мире, хоть и проговорила с ней всего минут пять.
А шестого июня мы с Соней топаем красить заборы, чтобы поднять бабла. Это Соня нашла объявление. Платят за неделю как за час ебли с педофилом. Но раз я пообещала Соне ни с кем не трахаться, значит, выбора у меня нет. Да и незачем врать самой себе – я готова заниматься чем угодно, хоть за деньги, хоть бесплатно, лишь бы быть рядом с Соней. Я её обожаю, готова смотреть на неё часами, постоянно хочу к ней прикасаться, хочу слышать её голос. Никогда раньше у меня такого не было.
Соня меня не отталкивает, но и не поощряет. Если я хочу с ней целоваться – мы целуемся, и ей, вроде, нравится. Она даже не возражает, когда я трогаю её за сиськи. Но я не знаю, можно ли что-то делать дальше. И что тут можно сделать дальше. Я хочу ее, но члена-то у меня нет. Как и у нее. У нас на районе есть несколько лесбух, надо будет с ними побазарить, чего и как они делают.
Нам выдают комбинезоны, серебристую краску, кисточки и банку ацетона. Начальник участка говорит:
- Вот этот, детсадовский, покрасить надо сегодня, потому что завтра комиссия приедет. Начинайте с него.
Соня подходит к забору, трогает его.
- Его надо сначала помыть и ошкурить, иначе краска через неделю осыпется, - говорит она.
- Если будете шкурить, то сегодня не успеете, - отмахивается начальник, - И так сойдет.
Я окунаю кисточку в краску и начинаю красить витые железки. Краска скатывается и остается на этих железках хлопьями. Мы с Соней красим по одному завитку, и она возмущается:
- Это просто глупо, пустая трата городских денег. Я пойду к начальнику департамента благоустройства.
- Да забей ты на это. Будешь выделываться – нам просто не заплатят, - отвечаю я.
Мне хочется побыстрее закончить и пойти к ней домой, пока не вернулись пацаны. Потому что когда они вернутся Соню перехватит Казачок – он спросил у меня, и я разрешила ему с ней мутить. А с Поэтом ничего толком не выйдет – он иногда не против со мной позависать и поцеловаться, но даже не лапает. Говорит, раз у меня целибат, значит, не стоит увлекаться. А я ведь так и не поблагодарила его за то, что он тогда спас меня. Через полгода поблагодарю.
Несмотря на мои протесты Соня решительно настроена добиться справедливости. Она кладет кисточку и направляется в сторону районной администрации.
Я плетусь за ней, надеясь, что начальника не будет на месте. Но начальница департамента принимает нас, и Соня очень четко и грамотно, без всяких «ну…», «эээ» и «это самое» рассказывает о том, что начальник участка непрофессионально подходит к своим обязанностям и, скорее всего, ворует.
- Он выдал нам только краску, наждачка не предусмотрена в принципе. Не говоря уже о том, что металл следует обработать перед окрашиванием. Я читала про технологию покраски, прежде чем вызваться на эту работу. Прошу рассмотреть вопрос о профпригодности Ермолаева.
- Так, девочки, - отвечает начальница, - Я не могу понять. Вы работаете уже пятый день, и до сих пор не можете покрасить забор у детсада?
- Мы работаем первый день, - отвечает Соня, - Либо до нас работал кто-то другой, либо Ермолаев положил деньги за четыре дня работы себе в карман.
Начальница хмурится и вызывает Ермолаева.
- Все, хана, нас сейчас уволят, - говорю я.
- Никто вас не уволит, - отвечает начальница.
- Ну-ну, - не верю я, - Можно подумать, уволят Ермолаева. Его вы оставите, а нам он работать не даст. Лучше б я на панель опять пошла – меньше геморроя и больше денег.
Последнюю фразу я тихо бурчу себе под нос, чтобы услышала только Соня.
- Хотите, я переведу вас в отдел озеленения? – предлагает начальница, - Краской дышать не надо, а платят столько же.
- Хотим, - отвечает Соня.
И нас ставят сажать цветочки на грядки. Вот это мне дико нравится. Я делаю ямку в рыхлой земле, наливаю туда воду и осторожно пересаживаю кусочек зеленой жизни из ящика, а потом аккуратно засыпаю ямку и снова поливаю. Это крутая работа. Я сажаю, и сажаю, и сажаю. А потом в другом месте выдергиваю сорную траву, чтобы она не мешала расти красивым цветочкам. Я сначала удивляюсь, зачем это надо, а начальница участка, похожая на бабушку Красной Шапочки из детской книжки, поясняет:
- Эти сорняки – в них никакой пользы, никакой красоты. И они уничтожают все красивое, отнимают у красоты жизненное пространство. Если их не убирать, то и высаживать цветы нет никакого смысла – сорняки их быстро убьют. Мы помогаем выжить более слабым, но более полезным.
И я дергаю сорняки, вырываю даже самые маленькие, чтобы у них не было шанса вырасти и навредить цветам. Мы работаем до двух часов, а потом отправляемся на речку. Я не хочу идти без пацанов, но Казачок устроился разгружать фуры, ему работать еще два часа, а у Поэта подготовка к вступительным, и Соня убеждает меня пойти вдвоем. Хотя я бы лучше дома с ней повалялась.
На пляже мы расстилаем покрывало и ложимся загорать. Через несколько минут к нам подходят пацаны из училища. Их четверо, с тремя из них я знакома.
- Привет, Марка, - говорит один.
- Привет, Сиплый, - отвечаю я.
- Познакомишь с подругой?
- Соня, это Сиплый. Сиплый, это Соня, - говорю я и отворачиваюсь.
Этот Сиплый – мразь последняя. Они с дружками Ольку затрахали до полусмерти, она потом в больнице больше месяца лежала, и ей инвалидность оформили. Что-то ей очень сильно повредили. Олька, конечно, сама виновата, что с ними пошла гулять – чего она от таких хотела? Но и они козлы. Не хотела же я без парней идти. Сиплый плюхается на песок рядом с Соней и кладет руку ей на коленку.