Соня вопросительно смотрит на меня, и я киваю. Фуфел дело базарит, надо соглашаться.
- Хорошо, - говорит Соня, - Договорились.
Она очень довольна, и я понимаю, почему. Теперь на этом складе, среди и наших, и не наших вещичек, мы можем хранить все, что угодно. А если что – мы просто добрые девочки, которым Ассоциация спортсменов предоставила местечко на своем складе.
- Погодите, - говорит Фуфел, - Еще дело есть.
По его напряженному лицу я понимаю, что дальше будет не так уж весело. Он снова наливает нам коньяку, но на этот раз Соня не пьет, крутит рюмку пальцами и смотрит на Фуфела.
- Железку держит Муфта, - говорит Фуфел и замолкает.
- Так, - кивает Соня.
- Он забурел. Не по понятиям живет, доходы крысит, бизнес совсем закошмарил. Но у него крыша хорошая, московская. Хоть они и далеко, а держат крепко. И там политика. Если я на него попру, поддержку солнцевских потеряю, они ему должны, хотя сами и не любят.
Мы напряженно молчим, а Фуфел продолжает.
- Это он придумал блядей на наркоту сажать и не выпускать. Ловят девку, сначала по кругу пускают, пока волю не сломают, потом героин колят, и она готовая бесплатная работница. Нехорошо. У нас, в Кировке, такое западло. Верно, Марка?
Я киваю, потому что это правда. Сутенеров у нас тут не очень жалуют, шлюхи сами в общак дают по двести рублей в неделю, если работают. А если эту неделю не работала – не сдаешь. Честная система.
- А мы причем? – напряженно спрашивает Соня.
- У Муфты три жены. Всех бьет смертным боем, вечно в синяках. Младшей жене всего четырнадцать, привез ее из какого-то аула. Ей и от него, и от старших жен достается.
- Мы причем? – Соня смотрит на него в упор, продолжая крутить рюмку коньяка между пальцами.
- Я скажу вам, когда он будет в своем борделе. Он обычно пару свежих шлюх берет и закрывается с ними в красной комнате. Охрану и сутенеров уроете, его скрутите, девок выведете, а бордель подожжете. Пусть он горит со своей шпаной. Материалы предоставлю. На свой полароид сфотаете его связанным и бросите на пороге. Короче, чтобы ваш почерк. А вся моя братва в людном месте будет. Алиби. Сечете?
Я чувствую, что дрожу крупной дрожью. Вот это мы влипли. Соня говорит, вставая:
- Боюсь, мы вынуждены…
- Не торопись, - Фуфел жестом велит ей сесть, - Вы же хотели бордель разгромить, сутенеров наказать. А толку? Муфта только обозлится, найдет вас и отомстит. А девок переловит и вернет на работу. Чего добьетесь? Сделайте так, чтобы во всем городе никто больше не посмел так работать. Покажите, что бывает за беспредел.
Соня качает головой:
- Я не понимаю, о чем вы говорите. Вы нас с кем-то…
- Кучерявая – моя племяшка, - обрывает он, - Сама пришла посоветоваться. И правильно. Я против беспредела, мохнорылых ненавижу, все знают. Тут я с вами. Только делать надо нормально. И потом, я ж от вас отвел мусоров, когда вашим почерком пару чуваков убрал. Вы мне должны.
- Если все получится, кому Железка перейдет? – спрашивает Соня.
- Посмотрим. Это политика, - ухмыляется Фуфел, - Сейчас наша задача – Муфту убрать. Заезжайте на склад, через склад и буду передавать информацию – и когда, и что, и как. И тачку, и бензин, и стволы. Все выделю.
- Нам больше не стоит встречаться, - говорит Соня, - Мы сотрудничаем с председателем спортивной ассоциации, ни про каких воров ничего не знаем.
- Правильно говоришь, Лисичка.
- Я не Лисичка.
- Лисичка. Такая вся пушистая и красивая, а глаза хитрые. И бешенство не исключено.
Я смеюсь. Ну, смешно ведь. Соня залпом выпивает свой коньяк, мы прощаемся и уходим. Теперь мы играем по-крупному. Шалости кончились.
- Надо Муфте тоже пенисы на щеках нарисовать перед фотографированием, - говорит Соня, когда мы приезжаем домой.
- Ну, точно, это же наша самая большая проблема – что Муфте нарисовать на щеках, - нервно смеюсь я.
- Не стоит недооценивать значение макияжа, - весело откликается Соня.
Мы почему-то знаем, что справимся. Но сначала я иду говорить с Кучерявой.
- Слушай, милая, - начинаю я, врываясь в ее комнату, - Мы, кажется, договаривались с мужичьем общих дел не иметь, разве не так?
- Не кипишуй, - отвечает она, - Делать все надо с умом. Фуфел моего батю подставил так, что тот на десятку присел и от тубика сдох. Теперь за мой присматривает. Он, конечно, как любой мужик, кинет кого угодно, чтобы свою шкуру спасти. Но зато он может дать оружие, место и крепких парней для грязной работы. И после этого дела он будет нам должен.
- И что же мы от него получим, если справимся? – ехидно интересуюсь я.
- Лично я получу рынок.
- Какой рынок?
- Обычный. Наш, продуктовый. Буду его держать. Между прочим, первой бабой буду на этом месте. Рынок – это хорошо. Это запираемые склады, куча народа, налички, ножей для рубки мяса, крови, мусора. Сечешь?
- Секу, - киваю я.
- А почему ты одна пришла побазарить, без Лисички? – спрашивает Кучерявая.
- Потому что Лисичка учится на врача, и ей надо в универе каждый день появляться, чтобы сдать свои экзамены, - объясняю я, - Но я – это то же самое, что она. Мы всегда вместе.
- Ты с ней спишь? – спрашивает Кучерявая, как бы между делом.
Я делаю неопределенный жест рукой – и да, и нет, поясняя:
- Она не лесба, ей пацаны нравятся. Вернется Казачок – она с ним будет трахаться.
- Это она зря, - сообщает Кучерявая, - От мужиков одни проблемы, а с Казачка еще и поиметь нечего.
- Ну, он хорошо бьет ногами, - вступаюсь я за Казачка.
- Это нам без надобности. Быков у нас в пользовании навалом, - отзывается Кучерявая.
Мы еще какое-то время общаемся, набрасываем план по вокзальному борделю. На прощание она передает Соне привет, а я предлагаю ей выкинуть уже Соню из своей кучерявой башки.
- Не могу, - усмехается Кучерявая, - Чем-то она меня зацепила. Хороша, зараза. Посидела бы я на ее красивом личике.
Брр. Я знаю, что Соню такое не слишком интересует, и поэтому спокойна за нее.
Александр
Восемнадцать мне исполняется на малолетке, но никто меня на взрослую зону не переводит, потому что срок небольшой, проще дождаться амнистии и выпнуть, чем перевозить по этапу, и весной меня со справкой в руке и талоном на бесплатный проезд выставляют за порог. Я дико рад, что меня не успели снова обрить, и волосы хоть немного отросли, никто и не догадается, что я только откинулся. В поезде немного сплю. Я веду себя хорошо – никого не трогаю, чужого не беру. Не хочу больше на зону. Это оказалось намного хуже, чем я думал. Если бы просидел хоть на месяц дольше, точно бы кого-нибудь урыл. С меня этого хватит. Выхожу на родном вокзале и попадаю в центр кипиша. Кругом суетится куча ментов, территория вокруг дома неподалеку оцеплена чуть ли не на километр, а сам дом явно горел.
- Здорово, Казачок! – окликает меня Воробей, - Выпустили?
- Ага, по амнистии, - я жму протянутую руку, - А что тут было?
- Да опять маргиналки постарались. Теперь все серьезно: Муфту урыли, почти всю его братву и троих сутенеров.
- Маргиналки? – спрашиваю я. Непонятное слово.
- Ну, телки какие-то. Они мстят взломщикам мохнатых сейфов, сечешь?
- Нет.
- А, точно, тебя же не было. Короче, сначала они скинули Мишаню и Лысого в дерьмо. Все думали, что просто прикол, и никто не понял, че к чему. Потом они пацанов из шаражной общаги оприходовали.
Воробей путано объясняет про какую-то шкуру, которую пустили по кругу, а она себе вены порезала, и про то, что Мишаня и Лысый с несколькими девками в туалете слегка развлеклись, но ничего плохого не сделали, девки остались живы и здоровы, а Мишаню и Лысого, получается, за просто так в дерьмо окунули, а вот здесь, у вокзала, был притон Муфты, и во вторник сожгли его вместе с Муфтой. А фотку Муфты, голого и связанного, со шприцами героиновыми в обоих руках, кинули на пороге.