- Ладно, завтра зайду, - говорю я сквозь зубы и выхожу.
В тренажерке тут же возобновляется лязг металла, а я иду к кладовкам. Значит, Шурка понес ведро и швабру на место и заболтался с вертухаем. Гастон сказал, что воркуют, как голубки. И едва увидев их вместе, я понимаю, почему. Вертухай – новенький. Совсем молодой пацан, похоже, солдат-срочник. Их иногда пригоняют нас охранять. Хотя, как по мне, это нечестно. Они, наверное, тоже так считают, и поэтому часто относятся к своим обязанностям довольно халатно. Этот зеленоглазый красавчик, например, уже час стоит и болтает с чужим петухом на неприлично близком расстоянии, вместо того, чтобы делать то, что он там должен делать.
- Привет, начальник, - говорю я ему, игнорируя Шурку.
- Добрый вечер, - смущенно и испуганно отвечает пацан, и тут же повторяет громче, - Добрый вечер, заключенный.
- Не западло с петухом базарить? – интересуюсь я.
- А ты ревнуешь, что ли? – спрашивает Шурка.
- А ну-ка, брысь, - говорю я и смотрю на него в упор.
- Мы просто поговорили, - Шурка встает между мной и вертухаем, как будто собираясь защитить.
- Да мне пох, - говорю я лениво, тяжелым голосом, - Иди в сортир, я через пять минут подойду. И чтобы был готов к употреблению.
Мимо проходят зеки из пятого барака, они слышат мои слова и скалятся, обсуждают между собой.
- Слушай, Поэт, - начинает было Шурка, но я смотрю на него так, что он молча поворачивается и улепетывает.
Я остаюсь на месте и в упор смотрю на вертухая, оглядываю его с ног до головы и ухмыляюсь. Он не отводит взгляда, сжимает кулаки и смотрит со смесью ненависти и отвращения.
- Сколько тебе лет? – спрашиваю я.
- Не ваше дело, заключенный, - отвечает он.
- Лет двадцать? Он тебя старше на двенадцать лет.
- Мне двадцать пять, если это так важно. И мы просто разговаривали.
Мимо снова проходят люди, и я молчу, сверлю вертухая взглядом. Как только они скрываются за углом, я тихо говорю:
- Своими просто разговорами ты его подставляешь. Не надо усложнять жизнь ни ему, ни мне, ни себе.
Развернувшись, возвращаюсь в барак и иду в сортир. Шурка стоит, скрестив руки на груди.
- Как ты хочешь? – спрашивает он.
- Я хочу, чтобы ты воздержался от потенциально опасных ситуаций, - говорю я.
- А я хочу хоть иногда с кем-нибудь поговорить, просто по-человечески.
- Говори с другими петухами, сколько влезет. А когда ты посреди коридора разводишь амурные базары с вертухаем, люди ждут от меня реакции.
- Люди увидели твою реакцию. Ты отправил меня сюда, и я пошел. Могу покричать для большей убедительности.
- Просто не надо так больше делать, - говорю я устало, - О тебе же забочусь.
- Странная у тебя забота, Поэт, - вздыхает Шурка, - Только о благополучии физического тела. Почему бы тебе не узнать, чего я сам хочу?
- И чего ты хочешь? – спрашиваю я безразлично. Как будто кого-то ебет, чего он там хочет.
- Немного уважения. Отношений на равных. Разговора по душам. Поцелуя.
- Размечтался.
- Я знаю, что с тобой этого не получу. После того, как опустили Белого, ты себе не позволишь даже лишнего слова со мной. Но с Сеней я болтаю уже месяца два, и я знал, что тебе рано или поздно донесут, даже удивляюсь, что ты так долго пребывал в неведении. Наверное, каждый боялся оказаться гонцом с плохими вестями.
- Бляяя, - тяну я, пытаясь сообразить, насколько все плохо.
- Ага. Я тоже понимаю, что весь барак притих и прислушивается, как ты ставишь меня на место, - Шурка набрал воздуха в грудь и закричал, - Пожалуйста, хватит! Пожалуйста!
- Молодец, - говорю я, - А дальше что? Ты же понимаешь, что вашим разговорам конец? Иначе мне придется избить тебя на глазах всей зоны, этот мелкий пиздюк кинется тебя защищать, тоже получит. Я окажусь в карцере, и тебе хана.
- А если ты не будешь меня бить?
- Два варианта. Или все решат, что я в тебе больше не заинтересован, и тебе хана. Или все решат, что я недостаточно силен и безжалостен, и хана нам обоим.
- Я понял, - говорит Шурка, - Прости, что поставил тебя в такую ситуацию. Я могу поговорить с ним в последний раз и все объяснить?
- Нет, конечно. Ты больше никогда с ним не заговоришь.
- Он решит, что это ты меня сломал, и возненавидит тебя.
- И что? Будет одним из многих моих недоброжелателей. Серьезно, Шура, развлекся - и хватит.
Я выхожу из сортира, резко распахнув дверь. Сокамерники делают вид, что занимаются своими делами, но поглядывают исподтишка. Прохожу к своей шконке и утыкаюсь в книгу. Шурка выходит следом и ползет к своему месту, подволакивая ногу. Я вижу, что ему достается пара сочувственных взглядов от мужиков. Это хорошо. Значит, считают, что я с ним нормально расправился.
- Ты, Поэт, конечно, прав, - говорит Самовар, - Но и Шурочку твою я понимаю. Я бы этого вертухая и сам оприходовал.
Ха, а это мысль.
- Так и планирую, - ухмыляюсь я, - Шурочка решила, что у нас любовь, и даже, не побоюсь этого слова, моногамия. А я открыт ко всем предложениям.
- Чего? – Самовар моргает глазами.
- Я говорю, плохие вы товарищи. Этот вертухайчик несколько месяцев уговаривал Шурку попросить меня, чтобы я его выебал, а мне никто даже не сообщил об этом. А Шурена втирал этой королеве, что я не соглашусь ни за что.
- Вот это борзость, - с уважением тянет кто-то с дальней шконки, - И чего ты теперь, Поэт?
- Я бы вертухая выбрал, - раздается голос с другой стороны, - Он посвежее.
- Даже выбирать не буду, - говорю я, зевая, - Поимею обоих сразу. И пусть только кто-то заикнется, что это блядство. Это политика. И Шурке урок, и вертухайской Мане удовольствие.
- Ну, и жук ты, Поэт, - хохочет Самовар, - А самому-то в этом никакого интереса, да?
- А я-то что? Мне главное, чтобы порядок был, и чтобы каждый последний пидор не вздумал королеву из себя строить. А то, смотрю, хорошо зажил, распустил перья.
- Так отдай его коллективу на исправление, - невинно предлагает Самовар.
- Не, он мне чистым нужен. Кто тронет – урою. Но сам с ним разберусь не хуже коллектива.
- Кто бы сомневался, - голос из дальнего угла.
На этом разговор закончен. В сторону Шурки я так ни разу и не смотрю. На следующее утро под скабрезные ухмылки я велю Шурке привести того вертухая ко мне в душ к одиннадцати часам.
- И смотри, попробуешь врать, что он занят, или еще что, за двоих отработаешь, да так, что в больничку уедешь, - предупреждаю я.
Шурка смотрит на меня подозрительно, но ничего не говорит. К одиннадцати я вальяжно иду к душевой под комментарии:
- Привел ведь…
- Уже десять минут там…
- Ну, Поэт, сейчас он им устроит…
Я оставляю одного из чушков напротив двери, велев никого не впускать под страхом смерти, а если начальство заявится, предупредить громким криком, и захожу в душевую. Вертухай и Шурка сидят в умывальной на скамейке. Едва я вхожу и закрываю дверь, вертухай вскакивает на ноги и возмущенно смотрит на меня.
- Если вы думаете, заключенный Серов, что имеете право…
- Хлеборезку захлопни, - говорю я, - У вас сорок минут.
Я беру одну из скамеек и толкаю ее за поворот, где располагаются душевые кабины.
- Поэт, ты чего хочешь? – настороженно спрашивает Шурка.
- Я хочу, чтобы вы ушли вон туда, - я показываю туда, куда пнул скамейку, - И проторчали там сорок минут. Уже тридцать восемь А я тут посижу.
- Я же тебе говорил, что он нормальный, - тихо объясняет Шурка и тянет вертухая за рукав, - Пошли.
Вертухай смотрит на меня долгим взглядом и говорит:
- Спасибо.
- Не за что, - отвечаю я, - Только будь готов к тому, что будешь слышать много нелестных, но забавных комментариев всю оставшуюся службу.
- Я их и так слышу. И через месяц мне домой.
Я вытаскиваю из кармана телефон и утыкаюсь в него, давая понять, что разговор закончен. Интернет – очень крутая вещь. Можно написать в поисковой строке любое слово или любое имя, и появится масса информации. Интересно, есть какое-то название для таких действий, когда ты много лет не общаешься с человеком, но знаешь о нем все, что только можно узнать в сети? К сожалению, информации очень мало.