Софья Лебедева – врач-гинеколог, заместитель главного врача роддома, пишет статьи о психологии родов, о гуманизации медицины, о праве на безопасный и безболезненный аборт. Не так уж много статей, но я знаю их наизусть. Прекрасно разбираюсь в периодах родов и продолжительности схваток. Если вдруг у нас тут кто-нибудь случайно родит, я определенно смогу помочь.
О Марине Кислицыной информации больше, и намного больше фотографий. Но все очень обезличено, как будто она специально скрывает свою частную жизнь. Есть одна фотография, где она с Сашей и детьми сидит в ложе оперного театра – какая-то премьера.
Запрос «Александр Воронов» не приносил внятных результатов долгое время, пока я не сообразил, что надо искать Шандора Воронова. Тоже негусто. Шандор Воронов – бизнесмен, супруг известной сибирской бизнес-леди Марины Кислицыной. Несколько фотографий. Что-то про благотворительный центр для лечения ДЦП. У него дочь больна, но удалось сделать почти невозможное, и теперь она сможет быть почти полноценным членом общества. Интересно, это их с Мариной общая дочь? Совсем не похожа ни на него, ни на Марину. Старшие дети, вроде, похожи на него, но не сильно.
- Поэт, прошел уже час.
Я подпрыгиваю от голоса Шурки.
- Я же сказал – сорок минут.
- Извини, мы увлеклись. А можно будет это повторить? – робко спрашивает Шурка, опуская глаза.
Его лицо сияет, я никогда раньше не видел его таким счастливым.
- Нельзя, - говорю я, стараясь придать голосу сочувствия, - И постарайся выглядеть расстроенным, грустным, короче, не таким довольным.
Я смотрю на вертухая, у него дебильная улыбка во весь рот.
- Тебе можно, - разрешаю я, - И, серьезно, больше никаких встреч, никаких разговорчиков. Смотрите друг на друга, как будто вы злейшие враги. Ясно?
- Да поняли мы, поняли, - говорит Шурка и смотрит на вертухая влюбленными глазами.
- Шурка, ты не обижайся, но я тебя сейчас ударю по лицу, - говорю я медленно, - Будет синяк.
- Давай, - говорит Шурка и закрывает глаза.
- Не надо, лучше меня, - просит вертухай.
- Не, за тебя в карцер упекут, - я резко бью Шурку, и он воет от боли, - Ничего, потерпишь, заодно и вид будет не такой довольный. Все, иди. Голову опустил, по коридорам пробежал, под шконку забился, и не высовываешься, понял? Я приду через минуту.
- Ладно, только у меня все еще звездочки перед глазами крутятся, - говорит Шурка, но послушно выскальзывает из душевой и припускает по коридору, глядя в пол.
Я закрываю за ним дверь и говорю вертухаю:
- Запомни: во взгляде - только ненависть и превосходство. Не заговариваешь, не подходишь, в глаза не смотришь. Стараешься не пересекаться. Не прощаешься. Будешь очень хотеть увидеться напоследок. Будешь думать, что обойдется. Нет, не обойдется. Ты уйдешь, а он останется. Не ухудшай его положение, ему и так нелегко.
- Я понял, - говорит вертухай, - Спасибо, заключенный Серов.
- Выходи первым, чтобы никто из воров не успел тут с тобой закрыться. И старайся держаться людных мест.
Он хочет протянуть мне руку на прощание, но я качаю головой. Нельзя. Если кто-то зайдет в момент нашего рукопожатия, мне конец. Белого я хоть как-то защитил, а меня защитить некому.
Софья
У меня в роддоме какая-то странная проверка. Приехал майор аж из самой Москвы и копается в документах. Изучает медкарты рожениц, написавших согласия на усыновление. Интересно, знает ли он, что ищет? Если знает, то найдет.
Нина из инфекционного идет мне навстречу по коридору с кипой карт, делает большие глаза и кивает на процедурную. Да, надо обсудить ситуацию.
- Попросил всех за прошлый год, - говорит она сразу, - Причем, сверяет по спискам. Софья Андреевна, нас посадят.
- Не посадят, - говорю я спокойно, - Максимум условно дадут. А может быть, он ничего и не найдет. Мы же не знаем, что именно он ищет.
- А что еще он может искать? С другой стороны, как он проверит? Мы же осторожны, чаще раза в год по одному паспорту у нас никто не рожает.
- Вот именно, - говорю я, - Поэтому успокойся и не переживай. Если он увидит, что ты боишься, решит, что на верном пути.
Я расстегиваю верхнюю пуговицу на халате, захожу в кабинет, который выделили майору, и ласково ему улыбаюсь:
- Доброе утро, Александр Сергеевич, Вы уже в трудах? А я-то надеялась заманить Вас на чашечку кофе с конфетками.
Майор улыбается в ответ:
- Наверное, от пациентов презенты получаете? Взятки берете, Софья Андреевна?
- Каюсь, виновна, - смеюсь я, - Поверьте, изо всех сил отказываюсь, так они под дверью оставляют и бегут. Ну, как их перевоспитать? Вчера вот бутылку коньяка неизвестные оставили, открытка с благодарностью прилагается. Сможете провести графологическую экспертизу и вычислить коварного взяткодателя? И я сразу же верну ему эту бутылку!
- Ну, что Вы, Софья Андреевна, давайте лучше вечером с Вами этот коньячок разопьем.
- Вы не представляете себе, Сергей Александрович, как бы мне этого хотелось, - я смотрю на него томным взглядом, - Но, увы, никак не могу. Я сегодня дежурю.
Пока мы болтаем, я просматриваю взглядом лежащий перед ним листок с каракулями. На нем куча фамилий, большинство вычеркнуты. Не вычеркнуты только три: Меркулова, Бей-оглы, Муратова. Дело плохо.
- А что Вы ищете, если не секрет? – участливо спрашиваю я, - Может быть, я могу помочь?
- Да, пожалуй, можете. Помните кого-нибудь из этих рожениц? – он показывает на невычеркнутые фамилии.
- Да, наверное. Муратова недавно была, и в прошлом году, кажется. Оба раза наблюдалась у нас в консультации, а потом написала отказы от младенцев. От предложенной перевязки труб отказалась, значит, возможно, скоро мы ее снова увидим. Такие дамы любят у нас наблюдаться и рожать.
- А почему? – заинтересованно спрашивает он.
- Человеческое отношение. Я лично слежу за тем, чтобы ко всем роженицам, независимо от их статуса, относились с уважением, оказывали всю необходимую помощь, предоставляли все нужные препараты, в том числе, обезболивающие. Мы нормально ведем любые беременности и хорошо принимаем любые роды. В других местах такие роженицы сталкиваются с предвзятым отношением, грубостью, иногда им даже намеренно причиняют боль. У нас все не так.
- Вы добрая женщина, - хмыкнул он, - Так хорошо относитесь к сволочам, которые бросают собственных детей.
- Чаще всего эти женщины сделали бы аборт, если б имели такую возможность, - отвечаю я, - Но у них нет местной регистрации, и поэтому аборт по ОМС им недоступен, и нет денег на платную клинику. Оставить ребенка у себя они тоже не могут – мы сотрудничаем с благотворительным фондом, который помогает матерям в сложной ситуации, они стараются помочь матери оставить ребенка у себя, если есть хоть какая-то возможность. Раз у них не получается, значит, возможности нет.
- Им стоило подумать об этом до того, как раздвигать ноги, - раздраженно говорит майор.
Да уж. Кому я пытаюсь что-то объяснить? У него же уровень эмпатии, как у табуретки.
- Не только им стоило думать, но и мужчинам, которые сделали этим несчастным женщинам детишек, - резко отвечаю я.
- А детишки, я смотрю, в большинстве своем, здоровенькие рождаются, - переводит он тему, хочет выведать у меня побольше информации, - Вы их в опеку передаете?
- Конечно, - отвечаю я, - На усыновление.
- А не интересовались дальнейшей судьбой этих детей?
- Боюсь, что нет, - говорю я, - Скорее всего, их усыновили. Здоровых младенцев неплохо разбирают, даже национальных. Но кто-то может быть до сих пор в системе устройства. А что?
- За здоровыми детьми ведь очередь? – безразлично интересуется он.
- Это вам лучше в опеке уточнить, - вздыхаю я, - Не думаю, что очередь конкретно за нашими отказниками, даже здоровыми. У них далеко не всегда славянская внешность. Хотя… Если подозреваете торговлю детьми, то это вам не нас надо проверять, а органы опеки. У них должны быть все сведения о судьбе этих детей.