- Ну, почему же бред? Многим помогает.
- Многим помогает такая чушь, о которой лучше и не знать.
- Например?
Марина откладывает телефон и смотрит на меня, широко улыбаясь:
- Я была в клубе БДСМ.
- Зачем? – смеюсь я.
- Избавиться от груза контроля. Почувствовать, что то, что вызывает у меня самые сильные триггеры, не страшно и даже приятно, если я в любой момент могу это прекратить. Научиться передавать контроль другому человеку и получать от этого удовольствие.
- Это тебе психотерапевтка посоветовала? Интересная дама. И как прошло?
- Отвратительно. Мне сразу стало страшно, некомфортно, мерзко, и я потребовала немедленно все это остановить.
- Ты пробовала нижнюю позицию?
- Ага.
- Попробуй наоборот, если интересно. Мне кажется, тебе больше подойдет.
- Пффф… Даже не знаю.
- Если хочешь, я не против подыграть. Мне бы, наверное, понравилось.
Марина задумчиво смотрит на меня и медленно качает головой.
- Нет. Я не смогу. Не могу смотреть, как мучается женщина. Даже порнуху не люблю из-за этого. Даже если там никого не избивают и не ебут в горло, все равно видно, что женщины только изображают удовольствие, а по факту им мерзко и неприятно. Я даже смотреть на такое не могу.
- Но это же совсем другое дело. В жизни, а не в порно, такое может и правда нравиться. Искренне.
- Нет, я не могу поверить в то, что какой-то женщине может это понравиться. То есть, мозгом могу, конечно, всякое бывает, но принять это, а тем более, в этом участвовать – ни за что.
- Ну, с мужчиной попробуй.
- Если мне сейчас выдать мужика для таких экспериментов, я его нахрен забью до смерти, за все то хорошее, что видела от них в своей жизни. Это, может, и неплохо, но сидеть из-за какого-то козла мне не хочется, - она смеется.
- А как же этот, твой? – я говорю о Казачке, и Марина это понимает, - Ему ты никогда не причинишь вреда.
- Думаешь, ему бы это понравилось?
- Кто его знает? Спроси. По-моему, он всегда был за любые эксперименты.
- Пожалуй.
Мы смеемся и открываем вторую бутылку вина. Время бежит быстро, слишком быстро. За болтовней мы не замечаем, как за окном светает, и засыпаем уже утром. А когда просыпаемся, пора освобождать номер.
- Давай еще на одну ночь останемся, - предлагает Марина.
Я отказываюсь – завтра мне на работу, а до этого надо переделать кучу всего. Приходится прощаться. Мне мало одной встречи в месяц, совсем мало. Но я ничего не могу поделать. Никто из нас не виновата в том, что жизнь так сложилась, и я совсем завралась. Теперь мне просто страшно распутывать этот клубок, и я предпочитаю просто оставить все, как есть.
На следующий день во время обеденного перерыва майор заходит ко мне. Я предлагаю ему кофе, и он с готовностью соглашается.
- Вы предлагали обратиться в опеку по поводу моего расследования, - говорит он, - Но я хочу Вам сказать, что сигнал как раз из опеки и пришел.
- Как это?
- Одному ребенку потребовалась пересадка костного мозга, и стали искать его кровных родственников. У него по документам была сестра и два брата. И знаете, что выяснилось, Софья Андреевна?
Я-то прекрасно знаю, что выяснилось. Ну, какова была вероятность? Впрочем, пусть докажут, что дело в нас, а не в роженицах, которые передавали друг другу тот злополучный паспорт.
- И что же выяснилось? – вежливо интересуюсь я.
- Что все эти дети не являются друг другу кровными родственниками. Представляете?
- Надо же! Интересно, как такое могло произойти?
- Это было интересно всем. На самом деле, моя работа здесь – простая формальность. Мне все ясно уже давно.
- Неужели?
- Да, милая Сонечка. Отказы от каждой поддельной личности написаны одним почерком. И именно это не позволит тебе переложить ответственность на тех женщин.
- Я не понимаю Вас, Александр Сергеевич. Какую ответственность? На каких женщин? – спрашиваю я, но уже знаю, что моя песенка спета.
- Не придуривайся, дорогая. Я уже поговорил с глупышкой Ниной, и она раскололась в два счета. Значит, расклад такой. На данный момент я подготовил два рапорта и два протокола допроса Нины. Согласно одному из них все отказы написаны разными людьми, и Нина припоминает, что сама удивлялась тому, как по-разному может выглядеть одна и та же женщина спустя год или два. А согласно второму в отношении тебя возбуждают уголовное дело. Что ты выберешь?
- А как же отказы? Ведь почерковедческая экспертиза уже была? – спрашиваю я, понимая, что облажалась в попытках сделать все максимально достоверным.
- Нет, милая, не было. Сначала хотел с тобой поболтать. У нас еще есть время заменить эти отказы на те, что написаны разными почерками.
- И чего ты хочешь?
- Финансового участия в твоей схеме. Продолжаешь свои грязные делишки, но передаешь мне по десятке с каждой такой бабы, которая хочет по-тихому слить младенца и остаться с чистой совестью. Ты на свободе, мы оба в плюсе. Новые паспорта для работы я тебе, кстати, предоставлю.
- А если я хочу прекратить это? – я понимаю, что ему бессмысленно рассказывать, что я не беру денег с этих женщин.
- Ни за что. Если ты прекратишь, у меня не будет интереса тебя покрывать, даже несмотря на то, что ты мне очень симпатична.
- Я хочу увидеть эти рапорты и протоколы допроса. С твоей подписью, - говорю я, - Раз уж они готовы.
- Идем, - он встает и с широкой улыбкой распахивает передо мной дверь.
Едва мы заходим в его кабинет, он закрывает дверь изнутри. Все, как он сказал. Два рапорта, два протокола. Мне нравится тот, в котором написано, что, очевидно несколько женщин ввели в заблуждение медицинский персонал, предоставив один паспорт на имя Меркуловой, и других нарушений не выявлено. Во втором рапорте фигурируют все три паспорта и усматриваются признаки преступного сговора. Это мудак даже новые согласия, написанные разными почерками, предоставил. Подготовился, молодец.
- Хорошо, - говорю я, - Я согласна.
- Прекрасно, - он вдруг хватает меня за грудь, - Предлагаю отметить наше соглашение праздничным минетом.
- Не поняла.
- Да ладно тебе, между нами явно искра. Я буду раз в полгода приезжать за своей долей, а ты будешь хорошей девочкой, - он надавил мне на плечи, побуждая опуститься вниз.
А я-то планировала отпустить с миром этого ублюдка.
- Я не хочу, - говорю я, но опускаюсь.
- Ну, через не хочу, - усмехается он и расстегивает свои штаны.
Я стягиваю его трусы и сжимаю рукой кривой пенис, преодолевая отвращение. Второй рукой из кармана незаметно вытаскиваю шприц и ногтем скидываю колпачок с иглы.
- Давай, не стесняйся, - говорит он.
Я втыкаю иглу в паховую артерию, сразу выпускаю все лекарство.
- Что ты делаешь, сука? - орет он.
Я вскакиваю на ноги и говорю:
- Ничего такого. Просто меня тошнит от минета. Я хочу потрахаться, а вколола стимулятор, для продления удовольствия.
- Врешь, - говорит он, - Что это? Снотворное?
- Ну, зачем мне врать? – я слежу за его зрачками, - Разве мне надо, чтобы меня поймали еще и на этом?
- Точно врешь, - заявляет он и застегивает штаны, путаясь в молнии, а затем делает шаг к двери.
Он не успевает даже открыть замок, как его лицо искажает гримаса боли, и он хватается за сердце. Падает. Через несколько минут я спокойно фиксирую смерть. Ухожу со шприцем и неправильными рапортом, протоколом и согласиями в карманах. Проходя по коридору, слышу из одного из кабинетов резкий приказ:
- Не дергайся, лежи тихо, истеричка!
Коротко постучавшись, приоткрываю дверь и проскальзываю внутрь.
- Ирина Константиновна, подождите меня в моем кабинете, - говорю я врачу, - Я сама закончу осмотр.
- Как угодно, - отвечает эта стерва и выходит, высоко подняв голову.
Я сразу подозревала, что мы с этой новой врачиней не сработаемся, но ее привела главврач и настаивала на том, чтобы она именно у нас в послеродовом писала свою диссертацию. Вот пусть отправляет ее аналитический отдел, а к живым людям – только через мой труп.