Большим шагом вперед к раскрытию масштабов депортаций крестьянства в спецпоселения и динамики «кулацкой ссылки» 1930-х гг. стали историко-статистические публикации московского историка В.Н. Земскова. В них впервые были введены в научный оборот материалы репрессивной статистики, отложившиеся в фонде Р-9479 ГА РФ (Отдел спецпоселений ГУЛАГ)[43]. При всех несомненных достоинствах публикаций автора отличает некритическое отношение к ведомственной статистике ГУЛАГ, на что обратил внимание ныне живущий в США известный демограф С. Максудов[44]. Он совершенно справедливо поставил под сомнение качество ведомственной статистики спецорганов, которую В.Н. Земсков оценивал как достоверную, поскольку она слагалась из первичной отчетности поселковых и районных комендатур, коменданты которых были заинтересованы в полном и объективном учете репрессированных. Упорство В.Н. Земскова в отстаивании «чистоты» ведомственной статистики выглядит более чем странным, если учитывать, что советская статистика всегда строилась на «лукавых цифрах» (выражение экономиста Г. Ханина и публициста В. Селюнина), в противном случае экономистам и демографам не приходилось бы в течение четырех десятилетий пересчитывать официальную статистику динамики экономики и народонаселения. В свете сказанного вопрос о достоверности карательной статистики, а точнее, о природе, формах и масштабах статистических искажений и деформаций сохраняет свою актуальность.
В середине 1990-х гг. появились крупные исследовательские работы по истории крестьянской ссылки. Среди них следует отметить монографии Н.А. Ивницкого[45], Т.И. Славко[46], В.Я. Шашкова[47], Н.Я. Гущина[48], а также П.М. Поляна[49] и А.Б. Суслова[50], в которых тематика спецпереселенцев рассматривается в контексте государственной репрессивной политики 1930-х – начала 1950-х гг. Несомненным достоинством этих работ следует считать вовлечение в научный оборот огромного по объему и разнообразию эмпирического материала – от решений директивных органов до первичных статистических данных о состоянии и динамике «спецконтингента» в региональных спецпоселениях страны. Вместе с тем даже в единственной на сегодня монографии В.Я. Шашкова, претендующей на исследование «кулацкой ссылки» в масштабах всей страны и за весь период ее существования, отчетливо ощущается «скромное обаяние» документов партийных и карательных органов. В работе В.Я. Шашкова упомянутые органы, крайне негативно охарактеризованные при описании процессов «раскулачивания», вдруг превращаются в «радетелей» спецпереселенцев. «Если в ходе раскулачивания и выселения раскулаченных семей органы ОГПУ и НКВД выполняли репрессивные функции, – пишет историк, – то в местах спецпоселений они сыграли особо позитивную роль в жилищно-бытовом, хозяйственном, медицинском и культурном обслуживании спецпереселенцев. Они являлись генераторами принятия центральными и местными органами Советской власти конкретных мер по улучшению лагерных условий жизни спецпереселенцев»[51]. Комментарии к цитируемому отрывку мурманского историка излишни.
43
Земсков В.Н. Спецпереселенцы // СОЦИС. 1990. № 11; Он же. «Кулацкая ссылка» в 30-е годы // Там же. 1991. № 10; Он же. Судьба «кулацкой ссылки» (1930–1954) // Отеч. история. 1994. № 1; Он же. Спецпоселенцы в СССР. 1930–1960. М., 2003.
44
Максудов С. О публикациях в журнале «Социс» // СОЦИС. 1995. № 9. С. 114–118. См. ответ В.Н. Земскова: Земсков В.Н. К вопросу о масштабах репрессий в СССР // Там же. С. 118–127.
45
Ивницкий Н.А. Коллективизация и раскулачивание (начало 30-х годов). М., 1994; Он же. Репрессивная политика советского государства в деревне (1928–1932). М., 2002.
47
Шашков В.Я. Раскулачивание в СССР и судьбы спецпереселенцев (1930–1954). Мурманск, 1996.
49
Полян П.М. Не по своей воле… История и география принудительных миграций в СССР. М., 2001.
50
Суслов А.Б. Спецконтингент в Пермской области (1929–1953 гг.). Екатеринбург; Пермь, 2003.