Я подвергалась бы риску задохнуться от нахлынувшего на меня приступа сладострастия и поразившего меня небесного наслаждения, если бы не громкий голос мадам Томас, разговаривающей со своей собакой на лестнице, заставивший нас прервать очередной успешный штурм моей крепости. Для вас не будет трудно, я верю, догадаться, что произошло: мои неумолкающие крики всё-таки грозили переполошить соседей, а излишнее внимание к своей персоне мадам Томас не приветствовала, и поэтому когда гусь поспел, она не преминула нас поднять из нашей растерзанной кровати к столу. После прекрасного совокупления на возлиянии в наши желудки мы не экономили. Между грушей и сыром, брат Алексис вытащил из своей котомки Булонские колбаски и флакон ратафии, ликёра, провизией, которой его снабдили добрые девушки, с которыми он провел разгульную ночь в Неилли. Мадам Томас нашла, что этот ликёр вполне соответствует её вкусу, проглотив в сторонке больше двух третей разом, что мгновенно привело её в доброе расположение духа, а глаза умаслились и завращались в бешеном темпе, как у мартовской кошки при виде кота. Я никогда ещё в жизни не видела, чтобы ратафия вызывала у женщины такой приступ возбуждения в совершенно определённом месте тела. Мадам Томас прямо за столом набросилась на явственно обрисовавшийся при этом выбросе женского возбуждения выступ между ног монаха, и яростно и нежно одновременно. Она обнимала пальцами восставшую дубинку каноника, сжимала её, сосала, кусала, щекотала. В конце концов бедная женщина вызвала у меня жалость, и я решила оставить эту сладкую парочку, чтобы они смогли, наконец, удовлетворить свои мартовские позывы. Я пошла и присела на диванчик в маленькой нише, отделённой от зала простой перегородкой, этакие театральные подмостки. Перегородка была из ткани, в которой я проделала небольшую дырку, и мне было легко видеть, как они маневрировали в своём любовном экстазе под воздействием несравненной ратафии, которая доселе никем не культивировалась, как афродизиак.
Если мой разумный читатель припоминает портрет мадам Томас, что я нарисовала чуть ранее, как копию дородной женщины, занимающуюся в основном кухней, этакая располневшая копия «спящей Анжелики» кисти Рубенса, он оскорбится тем, что брат Алексис принялся ублажать её, забыв такую красавицу, как я. У моей домохозяйки был столь ужасно огромный живот, что не было никакой возможности её атаковать с этой стороны. Даже эталонный детородный орган осла из Бретанской Мирабали не смог бы дотянуться до её истекающей от похоти пещерки… пардон, пещеры. Поэтому нашей горе мяса… и похоти пришлось опереться обеими локтями на постель, уткнуться носом в покрывало, и представить свой огромный зад на обозрение скромному брату-канонику. Распутный францисканец в тот же момент сбросил с нее юбку, подъюбник и задрал рубашку на плечи, в результате чего обнаружились две ослепительной белизны ягодицы необычайного объёма, которые при ближайшем рассмотрении, нужно признаться, доставляли своим видом определённое удовольствие. При виде их священник, закинув полы своей рясы себе на плечи, взял в руку своё ангельское кропило, которым он не так давно меня столь хорошо и щедро обрызгал, и устремил его с невыразимой силой через густую лесную поросль, которая обрамляла промежность вышеупомянутого зада, и очертания которой терялись в зарослях.
Из-за внезапности, силы и интенсивности напора, мадам Томас закричала и стала изрыгать хриплым голосом проклятия в адрес этого сексуального маньяка. Но очень скоро волна похоти и сладострастия достигла, наконец, её головы, и до меня донеслись уже другие крики.
–
Ах! Мой толстый будан, моя любимая кровяная колбаска,– воскликнула она хриплым голосом, прерываемым только утробными вздохами,– остановись, я умираю! Твоя дубина… ах… как я её люблю! Как ты изощрённо делаешь это! Твоё мужественное сердце, это украшение моей души!… Ах! Да.. да… ты дважды сын шлюхи! Собака! Сволочь ! Буж!