Мари будет жить.
Она будет жить просто потому, что Том ещё не потерял человечность; он видел, как она медленно умирает, но не хочет, чтобы она рассыпалась и превратилась в глину прямо на его руках, просто потому, что ему будет мерзко. Он отряхнёт руки от пыли, в которую превратится девчонка, но на душе у него останется неприятный осадок. Пыль с души никуда не пропадет. У него всё ещё есть совесть. Он не превратился в жителей Крул, которые почитали смерть как свою богиню. Они-то, уж конечно, могли оставить беспомощного умирать, а то и добили бы. Он в жизни не станет таким же, как они. Он спасёт Мари.
Том завернул за угол и ворвался, задыхаясь и кашляя, на дворцовую площадь; толпа почти рассосалась, лишь где-то далеко, на тех концах площади, бродили задумчиво люди да посапывали стражники, которых не допустили до операции на Окраинах. Первые солнечные лучи, словно прожектора перед появлением актрисы на сцене, показались где-то за дворцом, и его башни загорелись всеми оттенками зелёного, от тёмного до желтоватого, будто трава летом.
Мужчины у ворот, только взглянув на Тома, сразу всё поняли и без разговоров отпёрли их. Ещё недавно Том был преступником, да и сейчас, наверное, остаётся им, но Том так глянул на стражников, что те бросились за рычаги и кольца ворот. Что-то отражалось в глазах парня, что-то паникующее, бешеное и одновременно загнанное в угол. Что-то честное. Эти несколько секунд, что ворота нещадно скрипели и медленно-медленно открывались, показались Тому самыми долги в его жизни, но он успел отдышаться; парень пробежал по саду, мокрому от утренней росы, и ему показалось, что это слёзы Мари. Фонари один за другим гасли.
Том распахнул дверь башни, взлетел на последнем дыхании наверх. Ноги ныли, и парень чуть не силком затащил себя наверх. Ему хотелось одного: упасть и лежать вот так, на холодных каменных ступенях, пока всё не закончится.
Том ворвался в комнату и подбежал к столу. Последний предсолнечный луч ворвался в его покои, заскользил по той бесформенной чёрной куче, будто гора пепла лежала на поверхности, гора разбитых надежд, ожиданий и мечт. Словно это лежала перед Томом его собственная жизнь.
Стараясь не замечать ужасный запах, Том на секунду позволил себе отдышаться, успокаивая себя тем, что он уже в комнате, спешить уже некуда, сейчас Мари встанет, и всё будет в порядке. Его взгляд скользнул по чёрной золе, что была когда-то девушкой, всего на миг, и сейчас же солнце показалось из-за горизонта. Яркий утренний свет ворвался в комнату, и куча зашипела, будто её жгли, и Том опомнился и приставил голову к тому месту, где, он помнил, ещё три дня назад алела шея Мари.
Он приставил голову, но ничего не произошло. Не появился чёрный дым, что так напугал Тома, когда они играли в театре Оливии. Рубец не побагровел и не запузырился. Тело девушки продолжало шипеть, пылинки и маленькие частички золы поднимались вверх, будто камни мостовой при дожде, когда они испускают влажный тяжёлый запах и немного размываются, так что иногда даже не поймёшь, где дождь, а где – камень. Том лихорадочно хватал руками эти пылинки, перебирал золу, но она утекала сквозь его пальцы, как утекло время Мари, потому что он…
Замешкался.
Не успел.
Тому показалось, что вся его жизнь оборвалась, только время вышло. Солнце вовсю светило, и зола горела, её осталось меньше половины, неужели Мари умерла, он что, больше никогда не увидит её?
Земля ушла из-под ног; Том обессилено опёрся на стол, и что-то в кармане звякнуло о его ножку. Парень серыми сухими руками достал из штанов флакончик, пару секунд смотрел бессмысленными глазами на колышущуюся жидкость внутри, и тут ему пришла в голову мысль. Он подумал: «А почему бы и нет?». Мари всё равно мертва. Её не спасти. Тому было всё равно, что случится потом, ему было так горько от того, что он такое ничтожество, что он не смог спасти её, что мысль о Том, что его может съесть разгневанная восставшая богиня Марфлуй, вызвали только измученную улыбку. Марфлуй вправе будет это сделать.