Том открыл несколько полок, осматривая их содержимое. После готовки Ириды в них обычно мало что оставалось, и часто приходилось спускаться в подвал за запасами или рвать с огорода. В полке обнаружилась буханка хлеба и кусочек козьего сыра - последний немного покрылся плесенью, и Том, пачкая руки, отломал заплесневелый кусок, а после положил его обратно в полку. Он не был любителем таких продуктов и не понимал рассказов деда о людях, которые благоприятно отзывались о сыре с плесенью. Хотя, вряд ли этот кусочек был вообще съедобен.
Только Том уже собирался пойти есть импровизированный бутерброд, в комнату ворвался цветастый вихрь, и изящная ладонь хлопнула его по руке. Том руку отдёрнул, но недовольно воззрился на мать.
- Никакого сыра, пока не поешь нормально. Я только недавно сварила похлёбку.
Парень хмыкнул и заявил, отправив в рот хлеб:
- Что хочу, то и ем. Если хочешь, можешь и дальше варить свои похлёбки.
Ирида побагровела. Её прекрасное лицо нахмурилось, и она в сердцах дала Тому тяжёлую оплеуху.
- Ты как с матерью разговариваешь?! – сердито вскричала она. – Иди садись есть, негодник!
Она отодвинула стул и рывком усадила Тома за стол. Тот потёр шишку - рука у матери была тяжёлой – и положил на стол откушенный бутерброд. Со всеми этими смотрами он совсем забыл, что с Иридой было спорить себе дороже.
Через минуту на поверхность стола со стуком опустилась тарелка с похлёбкой. Мутноватая жидкость в тарелке всплеснулась, а Ирида, источая негодование, уселась на стул напротив. Том с отвращением глянул на плавающие вперемешку с недочищенной картошкой осколки яичной скорлупы и понял, что он скорее падёт смертью храбрых от руки матери, чем съест это. Его мать ужасно готовила, что тут и говорить. Он осторожно глянул на Ириду: та с надеждой смотрела на него, ожидая, что он примется расхваливать её суп, и будто забыла уже о том, что только что злилась. И Том, стараясь избегать кусочков картофеля и яиц, вздохнул, решился и отправил ложку бульона в рот.
И тут же чуть не выплюнул её: жидкость оказалась жутко пересолена. С трудом удерживая себя от того, чтобы добежать до раковины и вылить туда всё содержимое тарелки, Том подавил рвотный рефлекс и, быстро работая ложкой, кое-как проглотил суп. Половину он тут же выплёскивал за спину, но женщина ничего не замечала и продолжала любовно глядеть на Тома.
- Ну как, вкусно? – спросила Ирида. – Я решила добавить в похлёбку яйца. Теперь вот думаю, не зря ли я это сделала.
Том поморщился и через силу улыбнулся:
- Получилось… неплохо. Правда, в следующий раз, пожалуй, стоит добавить поменьше соли.
Ирида взволнованно вскочила.
- Ой, что, я опять пересолила? Извини, пожалуйста! – она сложила руки вместе, прося прощения. Она вела себя, словно ребёнок.
Том скривился. Его мать была жутко легкомысленной, плохо готовила и прибиралась. Но Том слушался её лишь потому, что в случае неповиновения она вскипала, и парень получал подзатыльник.
- Ты меня такими обедами отравишь когда-нибудь, - хмыкнул он.
Ирида села, поправила юбки и вздохнула:
- Ой, ты у меня такой прямолинейный и бессердечный. Неужели не можешь мать поддержать, а? – вдруг воскликнула она, перегнулась через стол и вновь дала Тому подзатыльник.
Том схватился за голову. Иногда его порядком доставала эта манера придираться к каждому слову.
Живот Тома забурлил, отчаянно выпрашивая что-нибудь более съедобное, нежели мамина стряпня, и парень вспомнил про бутерброд. Том взял его и откусил половину, но Ирида забрала хлеб, стоило Тому вытащить его изо рта. Женщина встала, держа бутерброд на расстоянии вытянутой руки, и отправила его к помоям, сопровождаемая урчаньем живота сына.
- Не ешь слишком много, это вредно. У тебя уже даже живот болит, - назидательно произнесла она, и последняя надежда Тома на нормальный обед канула в недрах помойной ямы. Затем женщина вернулась, снова села за стол, просидела пару секунд и вдруг встрепенулась; её глаза заблестели:
- Ну, как прошёл смотр? – сгорая от любопытства, спросила она.