Во время последующих ежегодных визитов дяди Габриеля, пока Рене не выросла настолько, что уже не могла уютно поместиться в египетском сундуке, она много раз бывала свидетельницей любовных свиданий матери и дяди в гостиной. Она научилась мириться с этими их свиданиями, неизменно происходившими, когда граф тренировал лошадей или был занят собственными романтическими интрижками за пределами Ла-Борн — Бланша.
В темноте своего все менее просторного убежища Рене постигала язык взрослой любви и, хотя обзор сквозь щелку в крышке был ограничен, наблюдала парочку во всех мыслимых позах и позициях — то почти полностью одетыми, то почти обнаженными, то на тахте, то на полу, а то и прямо на сундуке, где она пряталась, и сердце ее билось так учащенно и громко, что она была уверена: оно выдаст ее любовникам.
В своем раннем вуайеризме Рене усвоила, что простая сила сексуального акта преображает людей, делает их как бы временно одержимыми. Испуганная и одновременно завороженная, она наблюдала, как ледяная маска безразличия, с каким графиня смотрела на мир и на свою семью, тает в горячке страсти, огромное желание, которое она испытывала к виконту, меняло ее до неузнаваемости, даже для дочери. Рене дала себе клятву никогда не терять голову, никогда не отдаваться страсти так, как ее мать в минуты самозабвения.
Рене приближалась к переходному возрасту, и акт сексуального единения, очевидицей которого оиа так часто бывала во время ежегодных визитов дяди Габриеля, мало-помалу приобретал для нее новый смысл. Она стала воспринимать физическую красоту дяди, эстетику его тела, гибкого и мускулистого благодаря физическому труду на плантации, совершенно непохожего на полную грушевидную фигуру ее папà. Глядя, как сильные тонкие пальцы дяди Габриеля ласкают тело графини, она начала испытывать возбуждение, сердце билось в груди с новой силой.
И все больше Рене завидовала высокой статной графине с ее изысканно бледной грудью и бедрами цвета слоновой кости, лебединой шеей и идеально округлым торсом. Более того, завидовала пылу ее страсти, завидовала, что эта женщина не впустила в свое сердце, не согрела его тайным жаром дочь, которую никогда по-настоящему не любила.
И в тот последний год, когда Рене еще могла спрятаться в египетском сундуке, во время визита дяди Габриеля произошло вот что. Любовники отдыхали в объятиях друг друга, Рене дремала в сундуке, будто их экзерсисы отняли у нее все силы, но вдруг резко проснулась от их тихого шепота.
— Ты говорил с Аделаидой о разводе? — спросила графиня дядю Габриеля.
— Да, говорил, — ответил виконт. — А ты говорила с моим братом, твоим мужем, дорогая?
— Еще нет. Мне казалось, это бессмысленно, пока ты не разрешил собственную ситуацию. Так что же ответила твоя жена?
— Как тебе известно, Анриетта, Аделаида приняла в Аржантее постриг. Так что о разводе речи нет. Однако я просил ее согласиться на признание брака недействительным, что представляется вполне резонным, если учесть, что брачных отношений мы вообще не осуществляли.
Графиня иронически рассмеялась:
— Неудивительно, Габриель, она же страшна как смертный грех.
— Зато добра. Этого ты отрицать не можешь.
— И богата.
— Да, и это тоже, — согласился виконт. — Я всегда считал себя счастливчиком, что получил руку Аделаиды. Как ты помнишь, дорогая, соперников было хоть отбавляй.
— А теперь у тебя плантации в Египте и скаковые конюшни в Ирландии в награду за преданность, дорогой, — сказала графиня. — При том что ты ни разу не занимался с бедняжкой любовью.
— Это было бы уже чересчур, дорогая, думаю, ты со мной согласишься.
— Ты не сказал, как она отнеслась к просьбе признать брак недействительным.
— Увы, и тут ответила отказом. Однако я не оставил надежду, что сумею убедить ее.
— Да, я так и ожидала, потому и не говорила с Морисом.
— Мы поженимся, дорогая, — заверил дядя Габриель. — Обещаю. Это лишь вопрос времени. Мы оба избавимся от брачных оков и, наконец, заживем как муж и жена.
Рене услышала, как виконт поцеловал графиню, и, словно перспектива супружеского блаженства подстегнула обоих, они опять занялись любовью.
Подслушанный разговор очень встревожил Рене. Она успела в целом примириться с романом между матерью и дядей Габриелем и в силу своего вуайеризма даже чувствовала себя как бы его соучастницей. Однако эпопея, какую она писала в воображении, отнюдь не предусматривала возможность, что родители действительно разведутся и графиня выйдет за дядю Габриеля. Рене обожала отца, любила семейную жизнь здесь, в Ла-Борне. И в этот миг ее охватило почти неодолимое желание выскочить из сундука, как чертик из коробки, и крикнуть любовникам: «НЕТ! Вы не можете развестись! Я НЕ позволю!»