С Биллом я познакомилась на матче по конному поло, в перерыве между периодами. Я прогуливалась мимо боковой линии с подругой, Мойрой Браун, которая как раз приехала из Лондона погостить. Не могу сказать, что у меня были тогда близкие подруги среди девушек нашего круга из Лейк-Фореста и Чикаго. Я знаю, что за слухи ходят обо мне, подпитываясь инцидентами вроде случая с Эрнестом. Знаю, что снискала репутацию «распущенной» — испорченная французская девчонка, шлюшка, которой всегда можно попользоваться, особенно после пары бокальчиков. Возможно, это делает меня популярной у определенных парней, но с точки зрения брака я совершенно неприемлема. На собственном опыте я убедилась, что привилегированные парни Лейк-Фореста и Чикаго, вроде Эрнеста, в ханжестве не уступают девицам; жены им нужны непорочные и фригидные, и богатые девицы большей частью превосходно подходят под этот идеал. Самый ничтожный слух о неразборчивости — и ты становишься порченым товаром, тебя немедля исключают из возможного матримониального пула. Поэтому «распущенные» девицы в городе обычно ведут происхождение из низших общественно-экономических слоев и, разумеется, выполняют совершенно иную функцию. Или подобно мне приезжают из чужой страны. Мы не те девушки, с какими эти парни знакомят своих мамаш, пусть даже мой приемный отец — Леандер Маккормик.
Я была в красной юбке с белым гавайским цветочным узором (красный — мой цвет) и в простой белой блузке. В волосах белая гвоздика. День выдался жаркий, и Билл как раз расседлывал взмыленную лошадь, чтобы оседлать свежую на следующий период. В первом периоде Билл уже забил три гола, ведь он был самым опытным и лучшим игроком на поле. Он тоже вспотел от жары и напряжения игры и курил «Кэмел». Мужчина в бриджах для верховой езды и сапогах, в потной облегающей рубашке-поло, запах конского пота и отсыревшей кожи, мужского пота и сигаретного дыма — во всем этом есть что-то очень сексапильное. Вдобавок Билл не походил на большинство остальных. Он был мужчина, причем здесь, на поле для поло, среди лошадей и сбруи, крепких запахов свежескошенной травы и тучной черной земли, вывернутой конскими копытами, мужчина явно в своей стихии.
Позднее я узнáю, что в социальном плане Билл неизбежно испытывал определенную неуверенность; конечно, он вырос не в этом мире и, как правильно предположила мамà, получил туда доступ лишь благодаря своему таланту на поле для поло. Она справедливо считала, что эти люди никогда полностью не примут его, он всегда будет аутсайдером. Но я не думаю, что Билла обуревало карьеристское честолюбие и что он вообще жаждал попасть в такое общество. Даже когда мы сами через несколько лет переехали в Лейк-Форест и вступили в клуб «Онвенция», тот, где я познакомилась с ним на поле для поло и куда мы вступили, поскольку там состояли семьи всех школьных друзей наших детей, — даже тогда Билл по своей воле там не появлялся. Он не любил Лейк-Форест и его социальные претензии, в присутствии богачей чувствовал себя неловко и неуверенно и настоящих друзей в этом городе не имел; он согласился жить там лишь ради детей. На самом деле Билл всегда хотел вернуться в провинцию и завести маленькую конеферму. Таков был и его план после развода со мной. Но я опять забегаю вперед…
Так вот, я была в красно-белой юбке с гавайским принтом и в простой белой блузке. С белой гвоздикой в волосах. День выдался жаркий, и Билл расседлывал взмыленную лошадь. Мы с Мойрой как раз шли мимо, когда Билл привлек мое внимание. Он вынул сигарету изо рта, большим пальцем смахнул с языка табачную крошку и улыбнулся мне, симпатичной широкой улыбкой.
— Как это вы, девушки, умудряетесь выглядеть так, будто вам в этакую жару вполне прохладно? — спросил он.
— Мы же не прилагаем столько усилий, как вы, мсье, — сказала я, несколько усилив свой французский акцент.
— Вы дочка Леандера Маккормика, да? — спросил он, подходя к нам. — Я видел вас раньше на матчах. — Он протянул руку. — Я Билл Фергюс.
— Конечно, я знаю, кто вы. Восхищалась вашей игрой, — ответила я, пожимая его руку. — Мари-Бланш Маккормик. А это моя лондонская подруга Мойра Браун.
— Очень рад познакомиться, мисс Маккормик… Мисс Браун, — Билл пожал нам руки. У него были прекрасные белые зубы, некоторые вставные, как я узнала позднее, настоящие были выбиты в ходе спортивной карьеры. — Надеюсь, дамы, вам нравится матч.
— Пожалуйста, называйте меня Мойра, — сказала моя подруга. — Да, нам очень нравится.
— А меня называйте Мари-Бланш. Или Бэби, если хотите. Мы с большим удовольствием наблюдаем за вашей игрой.
— Я польщен, — сказал Билл. — Одно из главных преимуществ этого спорта — за матчами следят хорошенькие девушки.
— Глядя на вашу игру, я понимаю, почему газеты называют вас Диким Биллом, — сказала я. — Вы действуете жестко и напористо, мсье.
— Меня никто не называет «мсье», — сказал Билл с деланным французским акцентом, настолько ужасным, что я невольно рассмеялась. — Давайте отбросим официальность, Мари-Бланш.
— Тогда как нам вас называть? — поддразнилая. — Дикий Билл?
Он тоже рассмеялся.
— Просто Билл, и все. Вы, наверно, кое-что знаете о лошадях и о поло, чтобы признать мою манеру жесткой. Даже в развлекательной игре вроде вот этой я люблю выкладываться на все сто.
— Вот это мне и нравится в вашей игре, Билл, — сказала я, — я предпочитаю мужчин, которые действуют жестко и выкладываются на все сто. — Я бесстыдно следовала совету мамà играть на мужском честолюбии, хотя она сочла бы, что на мужика-крестьянина вроде Билла Фергюса тратить усилия не стоит.
Но мои усилия явно не пропали зря, потому что через два дня Билл позвонил мне в Чикаго и пригласил на ужин. Поскольку он не был подлинным членом светского общества, думаю, до него еще не дошли слухи о распущенной французской девчонке, которая охотно занималась любовью, если ее напоить… хотя, может, и дошли.
На этом первом свидании Билл пригласил меня в маленький ресторанчик в первом этаже старого дома на Рандолф-стрит. Непритязательное романтическое местечко, с простыми белыми скатертями на столах и свечами. Персонал знал Билла по имени, и метр усадил нас за угловой столик. Билл весь вечер был по-джентльменски внимателен, расспрашивал о моей жизни, причем как будто бы с искренним интересом. Касательно своих достижений высказывался скромно, куда меньше богатеньких парней склонных говорить о себе. Пил он мартини с джином — два перед ужином, а третий во время. Я не понимала, как можно пить джин за едой, но Билл сказал, что не привык пить вино, возможно потому, что единственное вино, какое он пробовал по семейным праздникам в Огайо, было сладкое и противное пойло, сделанное тетками и дядьями из местных фруктов. Я вела себя превосходно и выпила один-единственный бокал шампанского. Билл мне нравился, и я не хотела испортить все на первом же свидании.
После ужина Билл заказал скотч, но пьяным не выглядел. У него была крепкая голова, как тогда говорили, в смысле он мог выпить много спиртного, не захмелев… не то что я. Мы сидели в ресторане допоздна, а потом он отвез меня домой, на Онтарио-стрит. Проводил до квартиры. Соседки были дома, и я не пригласила Билла зайти. У двери он вежливо поцеловал меня в щеку. Я ощутила запах скотча и «Кэмела», и должна сказать, это было не неприятно, а весьма сексапильно.