Дядя Пьер и его жена тетя Жанна тоже проводят нынешнее лето в своем доме в Сен-Тропе. Последний раз я видела дядю Пьера больше двадцати лет назад, задолго до отъезда в Чикаго в 1937-м. Так чудесно — вновь встретиться с ним. Мне тридцать пять, но в обществе дяди Пьера я по-прежнему чувствую себя маленькой девочкой; я по-прежнему люблю сидеть у него на коленях и слушать его истории. Вместе с тем дядя Пьер был и остается записным дамским угодником, и должна признать, что сидеть у него на коленях сейчас ощущается несколько иначе, чем в детстве. Хотя мамà и дядя Пьер больше четверти века в разводе, она странным образом по-прежнему ревнует его ко мне, по-прежнему соперничает, хотя самой уже за пятьдесят и обычно она только посмеивается над легендарными романтическими приключениями дяди Пьера с другими, как правило, много более молодыми женщинами.
— Я развелась с вами, Пьер, — добродушно говорит мамà, когда они однажды рука об руку прогуливаются по улицам деревушки и Пьер невольно строит глазки хорошеньким девушкам, — потому что знала, вы не сможете хранить мне верность. А я слишком нарциссична, чтобы делить своих мужчин с другими женщинами. Вот почему мы с Леандером так счастливы вместе.
Дядя Пьер смеется и отвечает тем же нежным тоном старых любовников, которые давно стали друзьями и не имеют причин хранить секреты:
— Как вам известно, дорогая Рене, я вас обожал и обожаю по сей день. Но мне нужны женщины, чтобы жить, как другим нужен воздух, чтобы дышать. Во всяком случае, после того как ваш дядя Габриель сослал меня тогда в Южную Америку, стало ясно, что о верности не может быть и речи, с обеих сторон.
— Да, у Габриеля был огромный талант разрушать мои связи с другими мужчинами, — отвечает мамà. — И с его точки зрения Леандер тоже был для меня прекрасным выбором.
В конечном счете то лето в Сен-Тропе прошло замечательно… во всяком случае, если не считать самого конца. Я не пила, почти каждый день мы ходили на пляж, я с удовольствием загорала, а дети плавали в чистом, невероятно синем Средиземном море и играли в песке. Но больше мы туда не вернемся, потому что Биллу там не понравилось. Он любил ходить с папà на ponche — то есть на мыс — прямо напротив дома мамà и Леандера, куда подплывали рыбаки со своим уловом, но его раздражало, что он толком не может с ними общаться. И ему быстро надоели безделье и бесконечные светские мероприятия, которые устраивала мамà. Билл, по сути, был парнем из рабочего класса, «мужиком», как по-прежнему именовала его мамà, и среди богатых и привилегированных чувствовал себя неуютно. В поло он уже почти не играл, разве что изредка на случайных матчах, по уик-эндам в клубе «Онвенция», так что те дни, когда его окружал романтический ореол спортивной звезды, а его фото постоянно мелькало на спортивных и светских страницах чикагских газет, канули в Лету. С помощью своего богатого друга Джима Симпсона (который позднее стал моим любовником) Билл открыл салон по продаже «фордов» в Скоуки, Иллинойс, — назывался он «Фергюс Форд», — который, что и говорить, не обеспечивал ему широких возможностей вести на коктейлях беседу с богачами из сен-тропезского круга мамà. Да, мамà никогда не привечала Билла у себя в доме и даже не пыталась скрывать свою антипатию к нему.
2
— Я еду в Марзак, — объявила я Биллу однажды утром под конец нашего пребывания в Сен-Тропе. — Я говорила с дядей Пьером, и он связался со своим управляющим, чтобы тот меня принял. Поеду поездом и пробуду там всего два-три дня. Я жила там ребенком и просто хочу увидеть его еще раз. Кто знает, вернемся ли мы во Францию.
— Ты что же, бросишь меня здесь одного с твоей матерью? — сказал Билл.
— Будешь заниматься детьми.
— Не хочешь, чтобы мы поехали с тобой?
— Нет, мне нужно поехать одной, — объяснила я. — Там есть памятные места, которые я хочу навестить в одиночку. Понимаешь, дорогой?
— Будешь пить? — спросил Билл. — Поэтому хочешь поехать одна?
Дополнительная тягота алкоголизма — когда ты бросаешь пить, вся семья, в том числе и ты, ждет, что ты неизбежно снова возьмешься за старое.
— Нет, я не пью уже два месяца. Я же сказала тебе, Билл, с этим покончено, раз и навсегда.
Я уже знала, что это ложь, что я, вероятно, начну пить, просто чтобы отпраздновать. Как же мы, алкоголики, обожаем ненароком сбежать от надсмотрщиков. Но я дала Биллу всегдашние обещания, которые, как мы оба знали, будут нарушены. Я не хотела, чтобы он ехал со мной в Марзак. Это мое место, мое детство, мой замок. Он бы ничего не понял. Билл хороший человек, но ему недостает фантазии. Возможно, в глубине души он даже испытал облегчение, что не поедет со мной. Быть надсмотрщиком так же утомительно, как и поднадзорным.