Выбрать главу

— Я думала, это Билл… кричала на него… и сказала…сказала: «Почему ты больше не трахаешься со мной?» Вот что я сказала одиннадцатилетнему сыну, который лежал в постели и пытался уснуть. Я была так пьяна, что приняла Джимми за мужа и крикнула ему: «Почему ты больше не трахаешься со мной?»

— И что ответил ваш сын, мадам Фергюс? — тихо спрашивает доктор.

— Джимми заплакал и сказал: «Мамà, мамà, это я, Джимми, разве ты не видишь, мамà, это я, Джимми». Он был напуган и плакал, натянул одеяло на голову, пытаясь спрятаться от меня. Но я была настолько пьяна, что не слышала его, все еще принимала сына за мужа. И все время кричала, повторяя одно и то же. Вы знаете, что отвечал Билл, когда я напивалась и задавала этот вопрос, доктор?

— Нет, мадам, не знаю.

— Он всегда говорил: «Пойди посмотри в зеркало». И был прав. Если бы я в самом деле могла посмотреть в зеркало, то поняла бы, каким чудовищем я стала… И вы по-прежнему думаете, я могу наладить отношения с детьми?

— Да, думаю, что можете. У детей примечательная способность прощать, мадам, если попросить у них прощения. И, кстати, теперь вы можете посмотреть в зеркало, с новообретенной ясностью. Я знаю, какую боль причиняют вам эти возвращающиеся воспоминания. Но они еще и позитивный знак, что ваше подсознание начинает освобождаться от алкогольной анестезии. Это долгий процесс, всё новые вытесненные воспоминания будут подниматься на поверхность.

— Но я не хочу, не хочу вспоминать подобные вещи.

— Конечно, не хотите. С чего бы вам этого хотеть? Но, видите ли, мы не умеем по-настоящему контролировать свои воспоминания.

— А я думала, можем. Думала, что смогу прогнать их выпивкой.

— Да, но, к счастью, вы уже вышли за этот предел. В самом деле, я чувствую, мадам Фергюс, вы твердо стали на путь выздоровления.

2

Про моего друга Эмиля Журдана шпионы из персонала клиники сказали доктору чистую правду. Этот француз здесь по той же причине, что и я, он тоже пьяница, потерявший почти все, включая семью и значительную часть состояния. Познакомились мы однажды днем, когда я гуляла в саду. Здесь очень мило, есть все, что можно ожидать от швейцарского санатория, — прекрасно ухоженная территория с аккуратно подстриженными деревьями и кустами, зелеными лужайками, тоже прекрасно подстриженными, с красным земляным теннисным кортом, безупречно чистым, на котором никто вроде бы не играет, и столь же неиспользуемой крокетной площадкой, с пестрыми цветниками, скамейками, креслами и столами, расставленными тут и там; за всем этим ухаживал большой штат деликатных молчаливых садовников.

Эмиль на несколько лет старше меня, и хотя он мужчина вполне привлекательный, годы пьянства наложили на него отчетливый отпечаток. При первой же встрече в то утро я увидела в его глазах печальный, загнанный, зыбкий взгляд алкоголика, а он, наверно, увидел то же в моих глазах, — союз пьяниц в их всегда шатком состоянии трезвости.

Когда я проходила мимо, Эмиль сидел в кресле под вышкой теннисного корта. Как обычно, корт пустовал, и он просто сидел там, словно бы в задумчивости. Не знаю почему, ведь с приезда сюда я в основном держалась особняком, но тогда почему-то остановилась и подошла к нему.

— Я никогда не видела, чтобы здесь играли, — сказала я. — А вы?

— Судя по всему, публика здесь у нас не слишком спортивная, — ответил он.

— Я Мари-Бланш.

— А я Эмиль, — сказал он, порываясь встать.

— Нет-нет, пожалуйста, сидите. Я не хотела вам мешать.

— Вы мне не мешаете, мадам. — Он протянул руку. — А вы играете в теннис, Мари-Бланш?

— Боюсь, не очень хорошо. Играла в детстве, много лет назад. А вы?

— У нас есть корт в фамильном поместье на Луаре. После первого сета мы всегда делали перерыв, и Жорж, дворецкий, приносил поднос с джином и тоником. Освежающее, так мы это называли… знаете, чтобы взбодриться перед вторым сетом.

— И об этом вы размышляли, когда я так грубо вмешалась.

— Это была моя любимая часть гейма, — с печальной улыбкой кивнул Эмиль. — Иногда я нарочно проигрывал первый сет, чтобы он прошел быстрее и я мог выпить первое освежающее.

— И здесь вы ждете Жоржа с подносом, да?

Он рассмеялся:

— Совершенно верно, Мари-Бланш. В мечтах. А вы? Вы все еще страдаете ностальгией по спиртному?

— Каждый день. Вы не будете возражать, если я присяду, Эмиль, и вместе с вами подожду дворецкого Жоржа? Поднос с джином и тоником — звучит волшебно.

— Буду рад.

Вот так все и началось, два алкоголика нашли друг друга. У нас уже так много общего, хотя мы пока совсем незнакомы. С этой первой встречи мы с Эмилем каждый день прогуливались по территории, после чего садились возле теннисного корта ждать Жоржа, дворецкого, с освежающим. Мы изливали друг другу душу, рассказывали свои истории, пусть и в весьма отредактированном виде, неизбежно опуская уродливые детали, — самые темные секреты алкоголик должен хранить при себе. Но это мы и без того уже знали друг о друге и к приватным аспектам относились с уважением. Действительно, благодаря обретенной трезвости мы не только создавали себе некую иллюзию нового начала, но в надежном окружении клиники могли, словно в коконе, строить там собственный мир, изолированный от «реальной» жизни.