Таким образом, в очень скором времени наша связь стала сексуальной, и мы почти каждую ночь встречались то в его, то в моей комнате. Клиника и вправду больше походила на четырехзвездный отель, чем на больницу, и мы оба занимали весьма комфортабельные апартаменты на разных этажах здания. Кроме того, поскольку мы находились в клинике добровольно, а не под арестом, общение между пациентами никто не ограничивал.
Эмиль тоже был в разводе и имел троих взрослых детей, от которых весьма отдалился. Добрый, ранимый человек, он одновременно был и терпеливым, нежным, заботливым любовником, некоторые мужчины становятся такими с годами. После моей последней встречи с доктором Шамо, когда мы ночью лежали в постели, я сказала Эмилю, что закончила лечение в клинике и готовлюсь переехать в Лозанну.
— Ах, я подозревал, что ты скоро покинешь меня, Мари-Бланш, — сказал он. — И чтó ты чувствуешь, снова возвращаясь в мир?
— Боюсь.
— Что снова запьешь?
— Конечно.
— Я тоже не уверен, что буду готов выйти отсюда. Наверно, меня сразу потянет в ближайший бар.
— Не верю, чтобы ты так поступил, Эмиль. Каждый из нас мог в любое время уйти отсюда и отправиться в бар. Но мы не ушли, мы сделали выбор, остались здесь.
— Да, потому что идти нам было некуда. Если бы мы ушли, наши семьи уже не смогли бы ничего сделать. Но теперь тебе есть куда идти, и доктор тебя благословил, и семья поддержала.
— Ты тоже можешь найти себе квартиру в Лозанне, — предложила я. — Скажем, по соседству со мной.
— Как по-твоему, мы станем побуждать друг друга пить, если будем вместе там, в мире? Или, наоборот, поможем друг другу остаться трезвыми?
— Я не знаю ответа. Знаю только, что доктор Шамо считает, что быть вместе для нас плохая идея.
— Доктор Шамо знает о нас?
— Все знают, дорогой. Здесь трудно сохранить такой секрет. Да ведь мы и не старались утаить наши отношения.
— Когда ты уезжаешь, Мари-Бланш? — Эмиль обнял меня.
— Как только все устрою и соберу вещи. Квартира готова, ждет меня.
— Я буду ужасно скучать по тебе.
— Тогда едем со мной.
— Я пока не уверен, что могу вернуться в мир, Мари-Бланш, — сказал Эмиль. — Но, может быть, позже присоединюсь к тебе. Не забывай, дорогая, я пил почти на пятнадцать лет дальше, чем ты. И, наверно, мне потребуется больше времени, чтобы отказаться от этого.
— Надеюсь, не пятнадцать лет! К тому времени я состарюсь.
— А я умру.
— Тем более тебе надо поскорее уехать отсюда, дорогой. Ты можешь ждать у теннисного корта до конца твоих дней, но Жорж с освежающим не придет.
— Да, и вот это мне здесь особенно нравится.
3
Моя квартира в Лозанне расположена на пятом этаже отеля с постоянным проживанием «Флорибель», неподалеку от вокзала. Она маленькая, но удобная, с балкона открывается красивая панорама Женевского озера, на другом берегу которого вечерами видны огни французского Эвиана. Согласно судебному решению о разводе, Билл ежемесячно телеграфом переводит мне сумму, достаточную на покрытие моих расходов. Хотя я не пью уже почти три месяца, мамà не разрешает мне навестить ее в Париже и сама сюда приехать не желает. Она вообще со мной не общается, но ее поверенный регулярно оплачивает мою квартиру, за что я весьма благодарна. Я с удовольствием окунулась в новую жизнь и завела в Лозанне кой-каких друзей.
Мой друг и возлюбленный Эмиль выписался из клиники всего через месяц после меня. В Лозанну он, правда, не переехал, но тоже решил остаться поблизости от клиники как амбулаторный пациент, а потому снял небольшой домик за городом. Он тоже не пьет, и мы сблизились как никогда. В самом деле, мы любим друг друга и планируем пожениться. Эмиль каждую неделю приезжает в город и остается со мной один-два дня, а я чуть не каждые выходные езжу к нему на поезде, иногда в компании одной или нескольких подруг, а нередко и их друзей или мужей, все они останавливаются в деревенской гостинице. Все очень весело, очень по-европейски, и сейчас, оглядываясь назад, я удивляюсь, как могла столько лет жить в таком скучном месте, как Лейк-Форест, Иллинойс, среди тупых, занудливых среднезападных республиканцев. Неудивительно, что я пила. Мне сорок пять лет, но здесь я чувствую себя рожденной заново, моложе, ближе к моим корням. Звучит холодно, но ни по Биллу, ни по детям я не тоскую. Подозреваю, что и они по мне не тоскуют. Наверняка рады отделаться от меня. Мы даже почти не переписываемся. У меня теперь совершенно новая жизнь, и старая кажется мне постепенно отступающей назад, все более далекой, уходящей все дальше в прошлое.