— Просто сижу. Это незаконно?
— Здесь не парк, сударь, — сказал полицейский. — Здесь жилой район, и у нас есть законы против праздношатающихся.
— Ладно, — сказал я, вставая. — Ухожу.
Я прогулялся вокруг квартала, увидел, что полицейский ушел, и снова сел на то же место на бровке тротуара. Время было позднее, улица затихла. Я сам не знал, чего жду или что надеюсь здесь найти. Бросил взгляд вверх, на угловую квартиру пятого этажа и представил себе свою мать, Мари-Бланш, карабкающуюся на балконную балюстраду. И в этот миг в окнах квартиры вспыхнул свет, раздвижная дверь отворилась. Должно быть, пока я гулял вокруг квартала, жилец вернулся домой и теперь в халате вышел на балкон. Отсюда я не мог определить, мужчина это или женщина, но человек подошел к перилам, прислонился к ним и стал смотреть на озеро, на переливчатые огни французского Эвиана. У меня по спине пробежали мурашки, руки покрылись гусиной кожей.
— Не прыгай, мама, — прошептал я и заплакал. — Пожалуйста, не прыгай.
Человек немного постоял на балконе, повернулся и ушел в комнату.
На следующий день Мари, Изабелла и я вернулись к отелю «Флорибель», поднялись по лестнице на пятый этаж, и я постучал в дверь угловой квартиры. Открыл молодой человек.
— Извините за беспокойство, — сказал я по-французски, — но когда-то, много лет назад, в этой квартире жила моя мать. Я специально приехал из Америки. Может быть, вы позволите мне увидеть квартиру?
— Да, конечно, — любезно ответил молодой человек, — Но я только что въехал, так что простите за беспорядок.
Он впустил нас в квартиру. Мы представились.
— Когда ваша мать жила здесь? — спросил он.
— В шестьдесят пятом — шестьдесят шестом.
Отчасти еще не распакованные коробки молодого человека заполняли маленькую гостиную, где стояли маленький диванчик и кофейный столик с ноутбуком.
— Я предупреждал, — виновато развел руками хозяин, — я пока не успел навести порядок.
— Что вы, не беспокойтесь. Очень любезно с вашей стороны впустить нас, — сказал я.
— Что ваша мама делала в Лозанне? — спросил он.
— Она была француженка. Приехала сюда по причинам нездоровья, лечилась в клинике.
— Вашей маме нравилось жить в этой квартире? — спросил молодой человек.
Мы с Мари переглянулись, и ответил я далеко не сразу:
— Да. Она была счастлива здесь. Особенно любила вид на озеро и огни Эвиана на том берегу.
— Правда? Мне тоже нравится смотреть на озеро.
— Вы не возражаете, если мы выйдем на балкон? — спросила Мари.
— Нет, конечно.
Мари с Изабеллой вышли на балкон, я остался в квартире, разговаривая с молодым человеком. Сказать по правде, я боюсь высоты и избегаю выходить на балконы верхних этажей. Но в конце концов я заставил себя выйти в раздвижную стеклянную дверь… в конце концов я и проделал весь этот путь сорок лет спустя, чтобы увидеть.
Мари и Изабелла стояли плечом к плечу у перил в углу балкона. Полтора года назад, в сорок девять лет, Мари диагностировали терминальную форму рака. Статистически ее уже не должно быть в живых, но она жила, и ей хватило сил совершить это путешествие. Она умрет через год с небольшим.
Сейчас я смотрел на них обеих, мать и дочь, прижавшихся друг к другу у балконного парапета, глядящих вниз, на улицу, а сам слишком боялся подойти ближе. И я услышал, как Изабелла — милая, дорогая Изабелла, которой в ее короткой жизни довелось так много испытать и которая никак не могла представить себе мать, умышленно кончающую самоубийством, — прошептала на ухо Мари:
— Знаешь, мама, может быть, она не прыгнула. Может быть, просто упала.