В конце концов Рене закрыла дверь, так же осторожно, как и открыла, и ушла в свою комнату, где зарылась лицом в подушку и плакала, пока слезы не иссякли.
Мисс Хейз у себя в комнате услышала плач подопечной и подошла к двери, которую Рене заперла.
— Что случилось, дитя? — спросила гувернантка. — Впустите меня.
Но безутешная Рене не открыла.
— Уходите, мисс Хейз. Я не хочу вас видеть.
Позднее, когда нубийка вернулась в комнаты прислуги, Габриель тоже пришел к двери племянницы и тихонько постучал.
— Открой, — сказал он.
— Уходите, я вас ненавижу.
— Открой, я приказываю.
— Зачем? Думаете, я стану спать с вами в постели, которую вы делили с этой жирной негритянкой? Уходите.
— Я твой отец. И хозяин этого дома. Открой немедленно, — приказал виконт.
— Уходите прочь!
Рене заперлась в комнате на трое суток, даже спускаться к трапезам отказывалась. Мисс Хейз приносила наверх подносы с едой и оставляла у двери, но Рене ела мало.
— Рано или поздно вам придется вернуться в общество, — говорила мисс Хейз через дверь. — Вам только кажется, будто настал конец света, но это не так.
— Да что вы об этом знаете, мисс Хейз? Что вы знаете о любви?
На четвертое утро затворничества Рене мисс Хейз опять постучала в ее дверь.
— Вы должны взять себя в руки, дитя. Должны выйти. Виконт собирает чемоданы, готовится к скорому отъезду в Каир, на рождественские каникулы.
— Что? Он бросает меня здесь? — Рене отперла дверь, распахнула ее. За спиной мисс Хейз стоял Габриель.
— Я намеревался оставить тебя шакалам, — улыбнулся он. — Но решил все же дать тебе последний шанс. Хватит хандрить. Одевайся и приходи завтракать.
— Вы меня обманули, — сказала Рене гувернантке. — Предали.
— Можете остаться в своей комнате навсегда, юная леди, — отвечала мисс Хейз.
Рене оделась и спустилась в столовую.
— На самом деле вы ведь не уезжаете в Каир? — спросила она у Габриеля.
— Как и планировали, мы едем на следующей неделе, за два дня до Рождества. А теперь завтракай.
— Я не голодна.
— Почему?
— Потому…
Габриель схватил вазочку с джемом и запустил ею в стену, где она разлетелась вдребезги, забрызгав стены красной смородиной. Встал, шагнул к Рене, схватил ее за волосы и стащил со стула.
— Мерзкая, испорченная маленькая ведьма! — загремел он. Разодрал ворот блузки Рене, швырнул племянницу на пол и принялся охаживать стеком. — Я твой отец! Я хозяин в этом доме! Я делаю, что хочу! И вправе желать любую женщину! Мне осточертела твоя хандра! — кричал он, методично хлеща Рене стеком. — Тебе плевать на меня! Ты все время знала, что твоя мать принимает Герберта в своей комнате! И ни слова мне не говорила! Выставляла меня дураком в моем собственном доме! Вот и получай, мерзкая маленькая ведьма. Вот и получай!
Рене скорчилась на полу, прикрыв лицо локтями, чтобы защититься от свирепых ударов Габриеля. Но не издавала ни звука. В конце концов суданская служанка, стоявшая на посту возле двери столовой, закричала, будто били ее самое. И так же внезапно, как пришел в ярость, Габриель успокоился. Затих, тяжело дыша, будто только что пробудился ото сна.
— Ладно, дорогая, — ровным голосом сказал он. — Как позавтракаешь, приходи в мой кабинет, я хочу с тобой поговорить. — И столь же спокойно вышел из столовой.
Рене долго лежала на полу, стараясь оценить масштаб повреждений. Служанка подошла к ней с миской теплой воды и полотенцем, чтобы обмыть раны. Все пуговицы на блузке были вырваны с мясом, ткань порвана, болезненные красные полосы уже проступали на спине и на плечах. Она сообразила, что, пока Габриель бил ее, ничего не чувствовала. Боль пришла только теперь. Она размышляла, что же с нею не так, ведь она наслаждалась тем, что Габриель бьет ее, наслаждалась, что была объектом его ярости; чувствовала какую-то извращенную силу в том, что могла вызвать в нем столь необузданную страсть. Лучше уж такое внимание, думала она, пусть и причиняющее боль, чем пренебрежение или замена.