– Зачем? – спросил он, с любопытством глядя на меня. – Порох есть порох, а пуля – это пуля.
– Как скажете, минхеер. Но все-таки посмотрите, прошу. По моему кивку Ханс положил на ладонь Ретифу шесть пуль, а я попросил распорядителя передавать эти пули мне по мере надобности.
– Они намного меньше, чем пули Эрнана, – сказал Ретиф. – Он вас сильнее, и ружье у него тяжелее.
– Да, – коротко ответил я.
Ханс тем временем вложил в оружие заряд пороха и забил пыж. Затем взял пулю с ладони Ретифа, поместил ее в дуло, вставил капсюль и протянул оружие мне.
Гуси летели гуще – оврага достигла основная стая. Должно быть, передние заметили кафров, которые собирали тушки подбитых птиц, и потому поднялись выше, а их примеру уже издалека последовали остальные. Впрочем, возможно, птицы на самом деле ничего не видели, просто некое врожденное чувство опасности заставляло их теперь лететь выше и быстрее.
– Не повезло вам, Аллан, – сочувственно проговорил Ретиф. – Придется стрелять наудачу.
– Может быть, – согласился я. – Ничего не поделаешь.
Я встал со стула, сжимая ружье в руках. Долго ждать не пришлось – на высоте около сотни ярдов показался гусиный клин. Я прицелился в первую птицу, взял поправку примерно в восемь ярдов на ее скорость и надавил на спусковой крючок. Ружье громыхнуло, но увы! Пуля лишь задела клюв, от которого оторвала кусок, а сама птица, трепыхнувшись, заняла свое место в стае и полетела дальше, словно ничего не произошло.
– Баас, баас, – прошептал Ханс, хватая ружье и принимаясь перезаряжать, – ты слишком далеко целился. Эти большие водяные птицы летят медленнее, чем голуби.
Я молча кивнул, чтобы не сбить дыхание. Затем, дрожа от возбуждения (если промахнусь снова, состязание закончится), я забрал оружие у готтентота.
Едва я успел это сделать, над моей головой, высоко в небе, появился одинокий гусь, махавший крыльями столь усердно, будто «его лягнул черный дьявол», как выразился Ретиф. На сей раз, прежде чем стрелять, я сделал поправку на скорость.
Птица камнем рухнула вниз и упала недалеко за моей спиной. Голова у гуся отсутствовала.
– Баас, – снова прошептал Ханс, – все равно слишком далеко. Зачем целиться в глаз, когда перед тобой вся тушка?
Я опять кивнул – и не сдержал вздох облегчения. Что ж, поединок продолжается. В очередном клине, кроме гусей, были дикие утки и свияги. Я выбрал крайнюю птицу справа, чтобы никто не мог сказать, что я, как говорят в Англии, «поджариваю кучку», то есть стреляю в выводок, а не в отдельную птицу. Моя пуля угодила точно в грудь гуся, и тут я окончательно успокоился и перестал ощущать страх.
Если коротко и не хвастаясь, то скажу, что подстрелил трех следующих птиц одну за другой, хотя две летели очень высоко, приблизительно в ста двадцати ярдах над моей головой, да и с третьей пришлось постараться. Пожалуй, я бы тогда снял еще дюжину без единого промаха, ибо стрелял так, как никогда раньше.
– Скажите, племянник Аллан, – спросил Ретиф в паузе между пятым и шестым выстрелом, обращаясь ко мне так, как заведено у буров, – почему ваши гуси падают иначе, чем гуси Эрнана?
– Его спросите, а меня не отвлекайте, – ответил я и тут же сбил своего пятого гуся.
Пожалуй, это было самое удачное мое попадание за сегодняшний день.
Зрители удивленно загудели и захлопали в ладоши, а Мари помахала мне белым платочком.
– Все, – объявил Ретиф.
– Погодите немножко, хорошо? – попросил я. – Хочу сделать еще выстрел, просто так, чтобы понять, смогу ли я сбить двух птиц одной пулей, как хеер Перейра.
Ретиф кивком одобрил эту просьбу и взмахом руки остановил зрителей, готовых выбежать из-под обрыва, а также Перейру, который хотел вмешаться.
Я прицелился в первую птицу, взял поправку примерно в восемь ярдов на ее скорость и надавил на спусковой крючок.
Еще во время поединка я заметил двух соколов размером с британского сапсана; они кружили в небе, высоко над оврагом, где у них, похоже, были гнезда, и выстрелы ничуть не пугали хищников. Либо они высматривали, как бы половчее стащить сбитого гуся. Я взял ружье и застыл в ожидании. Ждать пришлось долго, но все же миг настал. Я увидел, что более крупный сокол вот-вот пересечет незримый круг полета своего товарища. Разделяло птиц, должно быть, ярдов десять. Я прицелился, оценил обстановку – на мгновение мой разум словно превратился в счетную машину, – прикинул кривизну полета и скорость птиц, решил, что нижняя от меня ярдах в девяноста. А затем, шепча про себя что-то вроде молитвы, выстрелил.