– Ханс, – позвал я готтентота, – давай притворимся, что я тебя убил. Ты будешь лежать неподвижно, как мертвый. Даже если аасфогели накинутся на тебя, шевелиться нельзя, иначе я не пойму, откуда они прилетают и как себя ведут.
Готтентот согласился далеко не сразу. На самом деле он поначалу отказывался наотрез и приводил множество разумных и смешных причин. Дескать, подобные проверки сулят несчастье, и предварять какое-то событие, в особенности такое страшное, все равно что кликать беду, а ему хочется жить. Мол, зулусы уверяют, что священные стервятники с Хлома-Амабуту свирепы, как львы, и, завидев лежащего на земле человека, немедля раздирают того в клочья, живого или мертвого. Короче, мы с Хансом напрочь разошлись во мнениях. Но я должен был настоять на своем и потому не постеснялся изложить ему расклад в простых и доступных выражениях.
– Ханс, – сказал я, – тебе придется стать наживкой. Выбирай, будешь ты живой наживкой или мертвой.
Я многозначительно щелкнул затвором ружья. Разумеется, я ни в коем случае не хотел и не собирался убивать верного старого готтентота. Но Ханс, вспомнив о том, каковы ставки, воспринял мои слова всерьез.
– Allemachte, баас! – вскричал он. – Я все понимаю и не виню тебя. Я лягу живым, и, быть может, змеиный дух, мой хранитель, убережет меня от дурных знамений, а аасфогели не выклюют мне глаза! Зато если твоя пуля попадет мне в живот, все будет кончено, и для бедолаги Ханса настанет момент «доброй ночи и сладких снов». Я послушаюсь тебя, баас, и лягу куда скажешь, только не уходи, молю тебя, не бросай меня на растерзание этим страшным птицам!
Я поклялся, что никуда не уйду и не оставлю его одного. После этого мы с ним разыграли маленькое, но весьма мрачное представление. Встав в центре похожего на цирковую арену углубления, я поднял ружье и сделал вид, будто вышибаю Хансу мозги прикладом. Готтентот упал навзничь, немного подрыгался и замер. Так завершился первый акт.
Во втором акте я перестал изображать злобного зулусского палача, отступил от «жертвы» и спрятался в кустах на краю вершины, ярдах в пятидесяти от Ханса. Теперь оставалось только ждать. Ярко светило солнце, и было очень тихо; все застыло в неподвижности – и бесчисленные скелеты казненных вокруг, и Ханс, который лежал не шевелясь. Он казался мертвым и бесконечно одиноким посреди этого пространства, лишенного травы. Ждать в подобном окружении было непросто, но относительно скоро занавес подняли, и начался третий акт.
В слепящей голубизне вверху я различил черную точку, размерами не больше комка пыли. Аасфогель с расстояния, недоступного человеческому глазу, заметил, похоже, свою добычу; он слегка снизился и каким-то образом созвал своих сородичей, что кружили в небе на пятьдесят миль окрест. Эти птицы, смею сказать, охотятся с помощью зрения, а не чутья. Первый стервятник спускался все ниже, и задолго до того, как он приблизился к земле, в небе появились другие черные точки. Аасфогель-наблюдатель находился теперь в четырех или пяти сотнях ярдов надо мной; он парил над гребнем холма на своих широких крыльях, плавно снижаясь. В конце концов стервятник, словно задумавшись, на несколько мгновений завис в воздухе приблизительно в полутора сотнях ярдов над Хансом. Затем аасфогель сложил крылья и устремился вниз, точно арбалетный болт. Лишь у самой земли крылья птицы вновь распахнулись.
Стервятник дернулся, подался вперед в той диковинной манере, что отличает этих птиц, и сделал несколько неуклюжих шагов по земле, восстанавливая равновесие. Потом застыл как вкопанный, устремив свой жуткий немигающий взор на распростертого Ханса, который лежал футах в пятнадцати от него. А в следующую секунду к этому стервятнику стали присоединяться другие, созванные им на пиршество. Они подлетали к холму, снижались, кружились – непременно с востока на запад, по ходу солнца, – замирали в воздухе на миг-другой, камнем падали вниз, чуть не клювом в землю, затем, раскрыв крылья, обретали равновесие, подходили к первому аасфогелю и рассаживались цепочкой, таращась на Ханса. Вскоре готтентот очутился в окружении множества стервятников, сидевших неподвижно и чего-то ожидавших.
Наконец к честной компании присоединился аасфогель, едва ли не вдвое крупнее всех прочих. Буры и туземцы называют таких птиц королевскими – они правят другими стервятниками в стае, и те не смеют нападать на добычу в отсутствие и без позволения вожака. Не могу сказать, принадлежат ли сии особи к иному виду или же они попросту быстрее растут и потому превосходят размерами остальных. Единственное, что известно мне наверняка из продолжительных наблюдений на природе: «король» непременно найдется в каждой стае.