Наступила гробовая тишина. Мари продолжала:
– Капитан Байярдель, прошу вас удалиться. Мы все переживаем печальные минуты, и я понимаю, от горя вы потеряли голову, однако я не потерплю, чтобы памяти генерала Дюпарке оказывалось неуважение в самый день его похорон.
Байярдель убрал шпагу. Широким жестом он взмахнул шляпой, подметя плюмажем широкие плиты гостиной, и, печатая шаг и гремя тяжелыми сапогами со шпорами, вышел.
Едва он скрылся, как Мари стала медленно спускаться по ступеням.
Она обвела властным взглядом растерянных гостей, словно завороженных ее величавой красотой, подчеркнутой траурными одеждами и воздушной вуалью, сквозь которую проступало несколько бледное лицо, но особенным блеском сияли глаза. Поражало то, что черты ее лица не искажало страдание, на нем читались лишь воля и твердость.
Глаза всех присутствующих были устремлены только на нее. Она остановилась на середине лестницы и внимательно, одного за другим, оглядела гостей. Ее взгляд задержался на Мерри Рулзе, который не мог скрыть сильного волнения при появлении Мари; затем она внимательно посмотрела на Мобре, взиравшего на нее с неприкрытым восхищением.
Гнев Мари миновал. Однако она объявила строго и серьезно:
– Господа! Я бы хотела, чтобы все успокоились, прежде чем мы приступим к обсуждению важнейшего вопроса, потому что от него зависит будущее острова. Только что имевшие место происшествия заставляют меня думать, что затягивание дела вместо желаемого мною мира вносит лишь раздор. Эти происшествия помогают мне осознать, что смерть моего супруга, генерала Дюпарке, тяжелая утрата для Мартиники. Ненависть, ссоры, вражда вот-вот вспыхнут на острове. Надобно действовать скоро, очень скоро… Прежде всего, прошу вас позабыть об этих недоразумениях и вести себя так, словно ничего не случилось.
Она на минуту остановилась, оценивая произведенное впечатление; гнетущая тишина по-прежнему была ей ответом, и тогда заговорила снова:
– Некоторых из вас беспокоит будущее. Они опасаются дикарей и пиратов. Позволю себе спросить их: почему они боятся, что будут хуже защищены, чем при жизни генерала? В случае атаки дикарей или флибустьеров я первая возьмусь за мушкет. Я помню и вас прошу не забывать, как я защищала этот замок от дикарей, сама стреляла из пушки и мушкетона.
Она снова помолчала. Сейчас она ненавязчиво предлагала свою кандидатуру на освободившееся после смерти ее мужа место, и все ясно поняли ее намерения.
Она продолжала:
– Я намерена как можно раньше созвать семейный совет и определить судьбу своих детей. Моему сыну Жаку всего одиннадцать лет. Но он наследник своего отца, и если и не может занять его место, то по справедливости должен наследовать его имущество.
Она увидела, как несколько человек одобрительно кивнули, и поспешно прибавила:
– Прошу майора Мерри Рулза собрать завтра же, прямо здесь, в замке Монтань, членов Высшего Совета и всех офицеров вспомогательных частей, глав обеих миссий, а также тех из именитых граждан, что были преданы моему супругу и известны своей честностью и неподкупностью.
Она умолкла. Слушатели тоже долго молчали, словно ожидая продолжения, но она сделала движение, будто хочет уйти, и сейчас же несколько человек, в том числе майор, капитан Лагарен и отец Шевийяр, устремились к лестнице, чтобы удержать Мари и в то же время быть с ней рядом.
Она остановила их властным жестом:
– Мне нужно отдохнуть. Прежде всего я хочу собраться с мыслями. Сожалею, что мне пришлось вмешаться, дабы погасить вспыхнувшую ссору. В конце концов, всегда лучше все уладить как можно раньше. Итак, до завтра, господа.
Спустя несколько минут посетители отправились в Сен-Пьер.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Шевалье де Мобре занимает боевые позиции
Едва за отцом Боненом и отцом Шевийяром, покидавшими замок Монтань последними, закрылась дверь, как Режиналь поспешил к Мари.
Его лихорадило, и вопреки тому, что он решил держаться сдержанно, его лицо озаряла радость.
Он постучал в дверь Мари, та пригласила его войти, и он с нескрываемой радостью воскликнул:
– Ах, Мари! Дорогая Мари, вы были восхитительны! Думаю, не многие женщины были бы способны держать себя с таким достоинством… Я внимательно за вами наблюдал. Вы не допустили ни единой оплошности; ваша простота, ваша твердость произвели на всех сильное впечатление…
– Благодарю за комплименты.
Он вывел ее из глубокой задумчивости. Он успел заметить, что, приглашая его войти, она стояла на коленях на скамеечке для молитв, а когда он вошел, поднялась и пересела на банкетку, обитую гранатовым бархатом.
Он подошел к ней, все еще находясь во власти возбуждения, и проговорил:
– Я во что бы то ни стало хотел выразить вам свое восхищение! У меня на родине женщины холодны и в серьезных ситуациях охотно подчиняются чужой воле. Этим они, несомненно, обязаны нашему суровому климату; по правде говоря, не думаю, что какая-нибудь знатная шотландка могла бы сравниться с вами.
Мари не сдержала ласковой улыбки. В глубине души она была горда похвалой шевалье. Ей хотелось быть властной и могущественной, а слова любезного шотландца доказывали, что она обладает необходимыми качествами и может стать преемницей супруга, вплоть до того времени, как юный Жак д'Энамбюк достигнет совершеннолетия.
– К чему вы клоните, Режиналь? – спросила она.
Он сел рядом и заглянул ей в глаза:
– Мари! Думаю, ваша речь нынче вечером сослужила вам службу, о которой нельзя было и мечтать. Майор Мерри Рулз явно собирался предложить Высшему Совету свою кандидатуру на пост начальника полиции Мартиники. Полагаю, вы одним ударом уничтожили его планы…
– То есть?
– Завтра, дорогая Мари, Совет не сможет вам отказать! На тех, кто был сегодня здесь, вы произвели сильное впечатление; в эти самые минуты по Сен-Пьеру распространяется слух, что завтра вы займете место покойного супруга.
– Не знаю, такое ли верное это дело, Режиналь, – невозмутимо отвечала она. – Вы сами упомянули о Мерри Рулзе и его планах. Если до сих пор я срывала его замыслы, от этого честолюбие этого человека не стало меньше. Можно всего ожидать от такого властолюбца, как майор. Он ловок, хитер, никогда не настаивает, если чувствует, что слабее противника, но при необходимости может прибегнуть и к клевете, лишь бы меня одолеть. Бог знает, на какие измышления он способен в эту самую минуту даже в кругу своих друзей!..
– Нет, – твердо возразил Мобре. – Думаю, сейчас вы для него уязвимы лишь в одном вопросе. Но поскольку мы это знаем, нам не следует бояться его нападения.
– А что это за вопрос?
– Вы же слышали ссору колонистов Босолея и Пленвиля, а также майора и капитана Байярделя?
– Разумеется. И что дальше?
– Спор вышел из-за разногласия по поводу некоторых слов. Отец Шевийяр полагал, что не следует смешивать карибских дикарей, явившихся с покаянием, и других, по-прежнему неукротимых, также не надо называть пиратами флибустьеров Сент-Кристофера. Откровенно говоря, вопрос не столь серьезный, но колонисты вмешались, и довольно грубо, чтобы выразить свои опасения. Они не чувствуют себя в безопасности, имея постоянную угрозу с двух сторон, – ведь они в любую минуту могут лишиться состояния. Если им верить, они в большей степени опасаются флибустьеров, нежели дикарей…
– Разве они не знают, чем обязаны флибустьерам! – рассердилась Мари. – Бог мой, до чего у них короткая память! Не будь Лефора, Байярделя, остров уже дважды мог быть не только разорен, но предан огню и мечу…
– Это мне неизвестно, – скромно признал Режиналь. – Меня здесь не было, и судить посему не могу. Зато я знаю, что флибустьеры действительно представляют постоянную угрозу. Замечу, кое-кто, вроде Лефора и Байярделя, которых вы, кажется, глубоко уважаете, в самом деле могли оказать Мартинике неоценимые услуги. Однако существуют другие пираты и они нападут без колебаний, если будут уверены в удаче… Мари раздраженно кашлянула.