Теперь она знала все, что хотела, и была готова наброситься на лакея, вцепиться в него ногтями, исцарапать его в кровь, чтобы он почувствовал боль. Она снова повторила:
– Прочь!
Это было сказано таким тоном, что Демаре, понурившись, поплелся к двери.
Когда Мари услышала, как дверь за ним закрылась, она подбежала к кровати и рухнула, собираясь выплакать свое горе.
Ее нервы были напряжены до последней степени. Наконец-то у нее в руках было доказательство неверности Режиналя, его предательства. Разве отныне она сможет доверять советам шевалье? Как ему верить?
Прогнать, выслать следовало бы именно его, Режиналя, подумала она. Ведь он подкупил всех: Луизу, Жюли, этого дурака-лакея, да и ее самое, а она думала, что может на него положиться!
Пронзительные крики вывели ее из состояния прострации. Она прислушалась к воплям и решила, что наказывают кого-то из негров. Кричал и впрямь мужчина. От физической боли все мужчины кричат одинаково, какого бы цвета ни была их кожа.
Когда Демаре, прикрыв дверь в комнату Мари, на цыпочках медленно спустился по лестнице, он увидел, что в большой гостиной стоит шевалье де Мобре; лакей ненавидел его больше, чем когда-либо, но теперь верил, что одержал над ним окончательную победу.
Он позабыл обо всех только что перенесенных потрясениях и бросил взгляд на свою жертву. Шевалье еще держался молодцом, но это было ненадолго: Мари скоро должна была с ним расправиться! Будет что рассказать майору!
Демаре дошел до нижней ступени и по привычке всего бояться метнулся в сторону, намереваясь проскочить во двор. Шевалье, притворявшийся, что не замечает его, поигрывал длинным хлыстом с рукояткой, отделанной зеленой кожей. Он круто развернулся и крикнул:
– Эй, Демаре! Эй, милейший! Ну-ка, идите сюда!
Лакей замер. Он не смел взглянуть своему врагу в лицо и ждал, когда тот объяснит, зачем его окликнул.
Режиналь не торопясь подошел ближе.
– Мальчик мой! – ласково улыбаясь, проговорил он. – Я оставил лошадь на дороге. Не знаю, сломала она ногу или только поранила, но я не смог заставить ее и шагу ступить. Она лежит вон там, в траве, и даже не шевелится! Думаю, это просто упрямство. Идемте со мной. У меня есть для нее средство от колик…
– Господин шевалье, я следую за вами, – ответил лакей.
Они вышли скорым шагом за ворота и скоро скрылись за поворотом.
Демаре поискал взглядом раненое животное, о котором говорил шевалье. Но долго ему искать не пришлось. Вдруг его лицо обожгла страшная боль. Он поднес руки к щекам, а когда отнял их, увидел кровь. И сразу же понял, что получил удар страшным хлыстом, способным усмирить самых непокорных рабов. Лакей закричал от боли и негодования. Но уклониться не смог: на него сыпались удары кнута, попавшего в опытные руки и в несколько мгновений исполосовавшего ему лицо, руки, спину, грудь. При каждом ударе Демаре издавал пронзительный крик, но шевалье не унимался. Он лишь злобно усмехался. Ему было весело заставлять несчастного подпрыгивать и извиваться всем телом, когда хлыст обвивал его ноги. И чем выше подпрыгивал Демаре, чем больше неожиданные удары заставляли его выделывать немыслимые и довольно комичные пируэты, тем громче хохотал Мобре.
Режиналь остановился, только когда выдохшийся, охрипший, истекающий кровью Демаре упал в траву и взмолился о пощаде.
– Вот как у меня на родине обходятся со шпионами, – заключил шевалье. – Пусть это навсегда послужит тебе уроком, как держать язык за зубами. В другой раз я тебе не только отрежу уши, но прикажу привязать за руки, за ноги, начиню тебя порохом и прикажу поднести фитиль… А теперь ступай к Жюли, она тоже хотела тебе что-то сказать, да попроси, чтобы хорошенько промыла тебе раны, иначе туда попадет зараза…
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Провал сентиментального дипломата
Не заботясь о состоянии Демаре, шевалье де Мобре медленно побрел обратно в замок, дрожа всем телом. Впрочем, гнев его немного поутих: он с удовольствием отыгрался на лакее, который его долгое время интриговал и беспокоил, за что и был наказан. Не скоро теперь этот увалень снова возьмется за старое!
Оставалось наладить отношения с Мари, а для этого было необходимо их выяснить!
Входя во двор, Режиналь размышлял, как лучше поступить: дождаться, пока генеральша сама намекнет на показания лакея или самому пойти в наступление.
Он кликнул Кинку и вернул ему кнут. Потом вошел в дом, направился к круглому столику, где всегда были наготове бутылка французского вина и бокалы, налил себе внушительную порцию и выпил залпом.
Более всего досадовал он не оттого, что Мари прознала о его связи с Луизой (это неизбежно должно было рано или поздно случиться; в случае необходимости он был и сам готов ее предупредить); его огорчало то, что Мари стала известна его тайна, когда ему это было не с руки. Приходилось шевелить мозгами и решать, как держаться, какие объяснения представить.
Мобре охотно предпочел бы в один прекрасный день обо всем рассказать Мари со свойственным только ему цинизмом, которому не мог противостоять ничей гнев, ведь шевалье при этом умело разыгрывал влюбленного, пуская в ход все свое обаяние.
Он поставил бокал и взглянул вверх, на дверь в комнату Мари. Да, только вперед! Однако в каком она сейчас настроении? Дала волю гневу? Плачет? Или просто подавлена и предается отчаянию?
Он устремился по лестнице, стараясь ступать бесшумно. Но ступени поскрипывали, и шевалье почувствовал облегчение, только когда оказался на площадке. Комната генеральши по-прежнему оставалась заперта. Мобре подкрался к двери и прислушался. Он ничего не смог разобрать. Выждал, но – тщетно. Тогда он решился и негромко постучал. Вначале никакого ответа не последовало, и он подумал, что заплаканная Мари, не желая показать свое огорчение, спешно припудривает лицо. Он снова постучал. Мари не отвечала. Он взялся за дверную ручку, тихонько повернул ее, и дверь приотворилась.
Несмотря на то что шевалье старался не шуметь, генеральша услышала, как он вошел. Мари лежала поперек кровати на животе. Она приподнялась на локте, обернулась и недовольно спросила:
– В чем дело? Кому я понадобилась?
– Это я, Режиналь, – промолвил Мобре.
– Я не желаю вас видеть, оставьте меня… Словно не слыша Мари, он повернулся к двери и запер ее. Шевалье успел заметить, что генеральша плакала. Он сосредоточенно думал, как ему себя вести. Она плакала, но под действием какого чувства? Прощалась с оскорбленной любовью? Страдала от задетого самолюбия?
– Сударь! – продолжала она. – Прошу оставить меня. Я плохо себя чувствую и хочу отдохнуть. Выйдите, пожалуйста.
– Сожалею, Мари, – возразил он, – однако мне кажется, что нам необходимо объясниться.
– Вполне возможно… Да, вы правы, но не сейчас. Ступайте!
Он неторопливо приблизился к Мари, и ей пришлось сесть. Со все возрастающим раздражением она бросила:
– Ваша настойчивость неуместна, сударь. Я же вам сказала, что хочу побыть одна. Ваша нескромность граничит с наглостью.
– Одиночество – плохой советчик, – ухмыльнулся он. – Я знаю причины вашего недомогания, друг мой, и догадываюсь: если не составить вам компанию, вы распалите воображение и в самом деле заболеете из-за пустяка, а дело-то выеденного яйца не стоит.
Она буквально взорвалась от негодования:
– Пустяк!.. Не стоит выеденного яйца!.. Ну нет, Режиналь, это уж слишком! В последний раз прошу вас выйти…
– А если я не выйду? Не станете же вы мне угрожать, что прикажете своим неграм, например Кинке, выбросить меня за дверь?!
– Я могу выйти сама. Впрочем, почему бы мне не приказать вышвырнуть вас вон?
– Вы забываете, Мари, что запрещено использовать своих рабов против любого другого белого, если только он не был взят с поличным при совершении крупного преступления… Вряд ли губернаторша Мартиники осмелится преступить закон…
Она в отчаянии вздохнула, скомкала носовой платок и поднялась:
– В таком случае оставляю вас здесь. Я полагала, что вы порядочный человек. Вы преступаете границы гостеприимства, которое я вам оказала, вы нарушаете его со всех точек зрения… Прощайте, сударь.